Кто такой преподобный
Мучеников сменили преподобные. Это относится только к определённой категории людей — к монахам. Монахи, это люди, которые в тщеславном порыве быть не как все, с желанием чтобы их хоронили по особому чину, чтобы называли равноангельными, чтобы получить статус князя церкви, чтобы о них говорили, как о стремящихся к христианскому совершенству, люди, оставляющие мир в нарушении заповеди Спасителя и сосредотачивающиеся исключительно на себе.
Вот заповеди, которые нарушают монахи:
«А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого».
«Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли (в мир) и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего ни попросите от Отца во имя Моё, Он дал вам».
«Сие заповедаю вам, да любите друг друга».
Если монах действительно монах, то есть монос — один, отшельник, как и должен быть, то все басни о его любви ко всему миру и, тем более, исполнение заповедей не более чем болтовня. О форме одиночества в христианстве, которое, безусловно, освящено Богом через апостолов я говорю в главе «Половое воздержание» четвертого тома. Здесь кратко скажу, что такого рода одиночество было, например, у немецкого мистика Герхарда Терстегена. Он был склонен к уединению, одиночеству. Жил тихонько в своем доме в городе, работал по мере сил, писал письма. Однако, никуда не бежал.
Господь прославил его через добродетельную, кроткую, смиренную духовную жизнь, и он стал душепопечителем сотен христиан в округе. Со временем от его одиночества ничего не осталось, и его дом был переполнен людьми, которые искали его духовного наставления. Никогда он не «бегал людей», никогда не противопоставлял себя мирянам, никогда не считал свой путь равноангельным, никогда не считал, что достигает совершенства. Кого Бог ему посылал, с теми он и общался, тем и помогал чем мог, участвуя в жизни общины телом, а духом пребывая наедине с Богом.
Исаак Сирин, первый том, Слово 13.
«Если милостыня, или любовь, или милосердие, или что-либо, почитаемое сделанным для Бога, препятствуют твоему безмолвию, обращают око твое на мир, ввергают тебя в заботу, помрачают в тебе памятование о Боге... разрешают воздержание чувств твоих, воскрешают для мира тебя, умершего миру, от ангельского делания, о котором у тебя единственная забота, низводят тебя и поставляют на стороне мирян, — то да погибнет такая правда! Ибо выполнять обязанность любви... есть дело для людей мирских, а если и монахов, то недостаточных, не пребывающих в безмолвии».
И продолжает:
«А тем, которые действительно избрали для себя отшельничество от мира и телом, и умом, чтобы установить мысли свои в уединенной молитве, в омертвении для всего преходящего, для зрения мирских вещей и для памятования о них, — таковым не подобает служить Христу деланием чего-либо телесного и правдой дел явных... надлежит приносить Христу чистую и непорочную жертву помыслов как первый плод возделывания самих себя и телесную скорбь в терпении опасностей, ради будущего упования».
И это сплошь и рядом в их писаниях. Образец такой «любви» к людям святой Арсений, который получил от «Бога» приказ бегать от людей и тем спасаться.
Естественно, они считают себя достигающими совершенства, особым родом людей, вернее полулюдей — полубогов — «равноангельский чин»: низ человеческий, верх с крыльями. Как кентавр, только смесь человека и ангела.
Вот пример экзегезы, исходящей из разных предпосылок. Излюбленный равноангельским чином стих Писания, который якобы прямо говорит о монашестве:
«Юноша говорит Ему: всё это сохранил я от юности моей; чего еще недостает мне? Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, и следуй за Мною».
Толкование XIX века, Игнатий Брянчанинов:
«Живущие благочестно посреди мира по евангельским заповедям уподобляются уже благими нравами и настроением душевным Сыну Божию, но отрекшиеся от мира, распявшие плоть свою подвижничеством, привлекшие в себя благодать Святого Духа по причине умерщвления плоти для греха (Рим. 8:10), стяжают особенное сходство с Богочеловеком. Они Духом Божиим водятся, и суть сынове Божии (Рим. 8:14), по благодати, образовав себя по образу Небесного Человека, второго Человека, Богочеловека (1 Кор. 15:47-49)... Из ответов Господа юноше мы научаемся, что два блаженных состояния уготованы Господом для верующих в Него: состояние спасения и состояние христианского совершенства. Из этих же ответов Господа со всей ясностью усматривается, что блаженное состояние спасения доступно для всех вообще христиан; но совершенство могут получить только те христиане, которые единовременно раздадут имение свое нищим и, отрешившись от всех связей с миром, последуют Христу, взяв крест».
Посмотрим экзегезу этого же стиха второго века, Климент Александрийский.
«Следовательно, если ты хочешь, если действительно хочешь и сам себя не обманываешь, то приобрети недостающее тебе. Одного недостает тебе, одного, что вечно пребывает: доброго, находящегося уже за пределами закона, чего он не дает, чего он в себе не содержит, что свойственно лишь тем, кто имеет жизнь в себе. Но этого одного юноша, от раннего своего возраста весь закон исполнявший и тем чрезмерно гордившийся, этого одного на все исполнение закона не мог он приобрести, этого одного, что у Спасителя было, — достижения вечной жизни, которой юноша желал. «Продай имение твое» (Мф. 19:21).
Но что значит это? Не это повелевает Господь, о чем некоторые слишком поспешно думают, что наличное свое имущество он должен был разбросать и со своими богатствами расстаться; нет, он должен был только (ложные) мнения относительно богатства из своей души выкинуть, алчность и жажду их, беспокоиться о них перестать, устранить со своего пути эти терния жизни, заглушающие собой семена Слова.
Потому что вовсе не представляет собою чего-либо великого и достойного подражания в чем-нибудь недостаток иметь без отношения к (вечной) жизни. Если бы это было так, то вовсе ничего не имеющие, но, ходя обнаженными, выпрашивающие, что необходимо на день, по дорогам располагающиеся нищие. Бога же и праведности Божией не знающие, единственно из-за этой крайней нищеты своей, из-за этой беспомощности жизни, из-за этого неимения вещей ничтожнейших должны были бы считаемы быть за людей счастливейших и богоугоднейших, и за наследников жизни вечной.
И это не новое что-либо, от богатства отрекаться и оное нищим или бедным раздавать; многие это делали и до пришествия Спасителя. Одни из-за того, чтобы досужее было заниматься науками и мертвой мудростью, другие из-за хвастовства и тщеславия, как, например, Анаксагор, Демокрит, Кратес.
Итак, что же это за новое повеление дает Спаситель? Что заповедует Он как Бог, собственно, в качестве Бога, Коему единственно свойственно животворить? Что заповедует Он такого, что древних (так как они такой заповеди не имели) не спасало? В какой мере новое творение есть нечто исключительное? Сын Божий поясняет это и сему учит.
Не чувственное что-либо заповедует Он, что и другими было делаемо, а нечто другое. Он заповедует то, что чувственным лишь означается. Он заповедует большее, Божественнейшее и совершеннейшее, а именно: самую душу и ее образ мыслей и расположений обнажать от того, что страстями порождается, и с корнем инородное из сердца вырывать и выбрасывать. Вот послушание пристойное верующему и учение достойное Спасителя.
Те из древних, которые пренебрегали внешними вещами, хотя и отказывались от своих имений и даже уничтожали оные (Кратес и Анаксагор), но душевные страсти, полагаю я, при этом они расширяли, потому что они впадали в гордость, в тщеславие и суетность, начинали презирать прочих людей, о себе самих думая, что они сделали нечто превышеественное. Мог ли же теперь Спаситель добивающимся вечной жизни советовать нечто вредное и гибельное для жизни, которую Он обещает?
Потому что, если бы Он и дал такой совет, отрекшийся от своего богатства, тем не менее мог бы твердо удерживать в себе жажду и стремление к нему и жить с этими. Он расстался бы со своим имением; но, терпя недостатки и желая розданное возвратить, он мог бы вдвойне опечаленным оставаться: с одной стороны, не имея вещей полезных, с другой, поддерживая в своей душе раскаяние. Не достижимо и не осуществимо, чтобы лишающийся необходимого для жизни не был в духе разбит и, с лучшим расставшись, не обеспокоиваем был бы постоянными попытками и усилиями откуда бы то ни было раздобыть необходимые для жизни средства».
Когда монашество еще не захватило всецело власть и умы христиан, мы получаем совершенно другое понимание этого повеления Господа Нашего. Реальную, а не внутреннюю, осуществляемую в душе, продажу имения Климент называет «вредным и гибельным для жизни». Показывая на примере язычников, что такое отречение ведет к тому, что человек впадает «в гордость, в тщеславие и суетность, начинает презирать прочих людей, о себе самом думая, что он сделал нечто превышеественное». Этим святой Климент открывает и делает нам понятным дальнейшие цитаты.
Еще один христианин пишет: «Когда Амвросий это сказал, он вел рассуждение в той книге, которую написал «О бегстве от мира», уча в ней, что от этого мира надлежит убегать не телом, но сердцем, а это, как он наставляет, может произойти лишь с помощью Божией». Августин. О даре пребывания.
Вот что говорит святой, которого, возможно, Христос на руках носил, Игнатий Богоносец:
«Никто не обольщайся! И существа небесные, и слава ангелов, и власти видимые и невидимые, — и те подлежат суду, если не будут веровать в кровь Христову. Ибо все совершенство — в вере и любви коих нет ничего выше. Посмотрите же на тех, которые иначе учат о пришедшей к нам благодати Иисуса Христа, — как они противны воле Божьей! У них нет попечения о любви, ни о вдовице, ни о сироте, ни о притесняемом, ни об узнике, или освобожденном от уз, ни об алчущем или жаждущем».
Не правда ли, это совсем другой Игнатий. Его тезка через 1800 лет кичился своим клобуком до земли, равноангельным чином, а его скромный собрат в Смирне робко так завещал «совершенство через веру и любовь». Но именно у монахов «нет попечения о любви, ни о вдовице, ни о сироте, ни о притесняемом, ни об узнике, или освобожденном от уз, ни об алчущем или жаждущем». Это люди, упоенные своим христианским индивидуализмом. А есть ли вообще индивидуализм в христианстве? По крайней мере, Игнатию Богоносцу об этом ничего не известно. И конечно, они «иначе учат о пришедшей к нам благодати». Благодать, по их учению, выбивается из Бога, стяжается, нудится. Нудится аскетикой, самоуничижением, созерцанием, видением, правилами, постами. Вот к ним и относятся слова святого. Они нас учат торговать благодатью в крещенской купели. И они «противны воле Божьей»! Кровь Христова и вера в нее доставляют христианам совершенство, а не распродажа имения и не голова, засунутая между ног по учению Паламы (о чем в четвертом томе).
Потом эти «в высшей степени подобные» уже отказывают мирянам в спасении.
Иоанн Лествичник пишет:
«Все желающие с пламенным усердием проходить подвиг (иночества), рассмотрим внимательно, как Господь всех пребывающих в мире и живых назвал мертвыми, сказав некоему: «оставь мертвым, то есть мирянам, умершим в суете мирской, погребать мертвых телом» (Лк.9:60).
«Никто увенчанным не войдет в небесный чертог, если не совершит первого, второго и третьего отречения. Первое есть отречение от всех вещей, и человеков, и родителей; второе есть отречение своей воли; а третие — отвержение тщеславия, которое следует за послушанием. «Изыдите от среды их, и отлучитеся, и нечистоте мира не прикасайтеся, глаголет Господь» (2Кор.6:17). Ибо кто из мирян сотворил когда-нибудь чудеса? Кто воскресил мертвых? Кто изгнал бесов? Никто. Все это — победные почести иноков и мир не может вместить оных; если же бы мог, то к чему было бы монашество и удаление из мира?»
Не слабо, правда? То есть, все в миру, включая жениха и невесту на браке, где Господь наш совершил первое знамение, — мертвые. И Петр апостол со своей женой, и сотник Корнилий со своим домом, — все мертвые. Зато Лествичник и его коллеги живые. Также и чудеса, пророчества и знамения творили по дару Господа Нашего христиане апостольского века, многие христиане первых веков, мученики. Но это все мы опустим, и назначим себе новых героев, новых детей Зевса, новых победителей Олимпийских игр — святых аскетов, анахоретов. Им мы будем кланяться, величать «собеседниками ангелов», ползать на коленях в буквальном смысле. У наших католических братьев по идолопоклонству очень распространено на коленях ползти к святому, то есть к его мощам. Некоторые ползут даже по-пластунски. Вы можете легко найти такие видео в интернете.
Каллист Ангеликуд:
«Нельзя покаяться без безмолвия; нельзя сколько-нибудь коснуться чистоты без анахоретства; невозможно, при видании людей и беседах с ними, сподобиться умного зрения Бога и молитвенной беседы с Ним. Почему те, кого объемлет заботливое желание покаяться в своих прегрешениях, очиститься от страстей, достигнуть и вкусить созерцания Бога и беседы с Ним, — что есть предел и цель живущих по Богу, и залог вечного Божия наследия, — всеми способами взыскивают безмолвия, наиполезнейшим делом для себя почитая удаление от людей и анахоретство, с должным, конечно, к тому расположением и настроением».
- Нельзя молитвенно беседовать с Богом без анахоретства.
- Цель жизни — созерцание Бога, а не пребывание в вере до конца. Согласно Писанию и тому же Августину, например, который выражает всеобщее понимание Церкви до него вопроса спасения.
- Залог вечной жизни не Дух Святой, дарованный возрожденным верой, а созерцание Бога.
Вывод: без анахоретства нет спасения и жизни в Боге.
Исаак Сирин:
«Но как возможно нам видеть всех хорошими, если не обладаем мы безмолвием?»Дальше больше, сыном Божиим человек становится не в результате жертвы Иисуса и примирения с Богом, а в результате подвига равноангельских.
Исаак Сирин, том 2, беседа 20:
«Духовному же <человеку> ничто из этого <не свойственно>, но пребывает он в знании и в радости божественной, ибо сделался он сыном <божиим> и причастником тайны Божией. Из этого понимает человек меру знания своего и подвижничества своего, <а именно> из тех движений, которые возникают в нем постоянно, пока пребывает он в подвигах своих и в знании своем <в течение> краткого срока земной жизни своей».
Из «движений» Исаак понимает, что он сын Божий, а не в результате обетований Божиих. Если не чувствуешь «движений», то и не сын ты вовсе. Если они сыны Божии, как пишет епископ Игнатий и преподобный Исаак, то мы-то недосыны, не пасынки вроде, но точно не сыны. У меня есть знакомая девушка — инвалид ДЦП, которую может сам Христос утешает в ее нечеловеческих страданиях, она не чадо Божие. Она прожила в целомудрии всю жизнь, однако ее по равноангельскому чину не будут хоронить. Она в святцы не попадет, статус не тот.
Старец Силуан:
«Много лет болит душа моя от мысли, что вот мы, монахи, отреклись от мира, покинули и родных, и родину, оставили все, что составляет обычно жизнь людей; дали обеты пред Богом, и святыми ангелами, и людьми жить по закону Христа; отказались от своей воли и проводим, в сущности, мучительную жизнь, и все же не преуспеваем в добре. Много ли из нас спасающихся? Я первый погибаю. Вижу и других, что страсти обладают ими. А когда встречаю мирских, то вижу, что живут они в великом невежестве, нерадиво и не каются. И вот понемногу, незаметно для себя, я втянулся в молитву за мир. Я много плакал от мысли, что если мы — монахи, отрекшиеся от мира, не спасаемся, то что же вообще творится в мире? Так, постепенно скорбь моя росла, и я стал плакать уже слезами отчаяния.
И вот, в прошлом году, когда я так в отчаянии, усталый от плача, ночью лежал на полу, явился Господь и спросил меня:
«Ты почему так плачешь?»... Я молчу...
«Разве ты не знаешь, что Я буду судить мир?»... Я опять молчу...
Господь говорит: «Я помилую всякого человека, который хотя бы однажды в жизни призвал Бога»... Во мне пробежала мысль: «Тогда зачем мы так мучаемся на всякий день?»
Господь на движение моей мысли отвечает: «Те, что страдают за заповедь Мою, в Царствии Небесном будут Моими друзьями, а остальных я только помилую».
И отошел Господь».
Потрясающая гордыня. Силуан, сидя в уютном, прекрасном, теплом греческом монастыре, кушая апельсины и варенье из айвы, путешествуя из Дохиара в Хилиандар через вечнозеленые кипарисы сильно страдал. Нам мирским и не снилось. И наша сестра-инвалид, брошенная всем миром, пережившая несколько клинических смертей, не способная сама себе помыть голову, через окно туалета в приюте 17 лет познававшая мир, пережившая операции без обезболивающих, от ковида перенесшая осложнения на мозге и при этом смиренная, радостная и веселая — она, конечно, не друг Божий, как мучившийся здоровый мужик Силуан. Но, спасибо, хоть помилование ей оставили. Тем и будем благодарны нашим благодетелям.
В итоге все, кто не получил опыт созерцания света и не очистил себя от страстей, не спасутся.
Исаак Сирин:
«Если [человек] умирает, не увидев вблизи это место [духовного состояния], то, думаю, его наследие будет вместе с теми из древних праведников, которые ожидали совершенства, но [...] не узрели его»..
То есть, совершенство человек приобретает сам. Не Христовой праведностью, не Его сыновством, передаваемым нам, не Его жертвой, не Его кровью, не верой и крещением, а личным успехом в созерцании пупа и опустошении мозгов.
Робер Белэ в книге «Безвидный свет» пишет:
«Иоанн Дальятский не преподает оригинального учения, но его доктрина очень близка к учению Макария, когда ему случается говорить, что вход в место, где в вечности пребывает Господь, превыше облака Его славы, невозможен для того, кто не имел такого опыта еще в этой жизни, или что «все, кто не видели этих вещей, еще пребывают среди мертвых»».
Вот это и есть причина моего злобного стиля изложения. Вот это писания богохульников, кощунников, зловестников, негодяев, душеубийц. Живая вера, жертва Иисуса на кресте, мир с Богом, крещение, покаяние, спасение благодатью, воскресение со Христом в таинствах, мистическое единение в евхаристии, деятельное упование на Христа, надежда будущей жизни, дела любви в жизни общины — все это пустой звук. Все это удел «мертвых в миру». Все это не спасительно, все это не введет нас в «место, где в вечности пребывает Господь». Это лжецы и зловестители. Им скажет Господь:
«Я не никогда не знал вас, пуповзиратели, опустошители своего ума, самопоклонники, психотехнические святые. И не говорите мне сколько вы чудес совершили, отойдите от меня делающие беззаконие, надеющиеся на свои видения и ощущения, а не веру в кровь Сына Моего!».
Робер Белэ характеризует общие черты учения сирийских мистиков:
«Отметим также многочисленные общие выражения, касающиеся аскетической жизни и мистического богословия. Например, молитва, «превосходнее всех деяний добродетели»; образ жизни отшельника, подобный жизни ангелов; воскрешение еще в здешней жизни — результат сияния божественного огня».
Христос говорит: «Нет большой той любви, чем если кто положит душу свою за друзей своих», но для лжевестников высшая добродетель — это их особая созерцательная медитация на самого себя, которую они по недоразумению называют молитвой. Христос посылает своих учеников в мир, Климент Александрийский и Амвросий пишут, что деятельный уход из мира вреден и ведет к тщеславию. Павел говорит, что самоумервщление и кичение видениями служат потворству плоти, а они утверждают, что отшельники, бегущие из мира, подобны ангелам. Апостол Павел говорит, что мы уже воскресли, когда погреблись со Христом в крещении, а они говорят, что воскресаем мы, когда видим «сияние божественного огня». Вот вам новое благовестие, а лучше сказать, зловестие. А потому, вслед за Павлом, мы смело можем сказать им: «Да будет Анафема!», потому что: «Если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема».
Так вот, преподобный, значит. Это означает, что человек, по мнению комиссии, которая давно наплевала на св. Писание, которое говорит устами любимого ученика Иисуса, что подобия мы достигнем не сейчас, а «когда откроется», а за ним Павел, что «тогда» только «лицом к лицу», нагло заявляет, что такой-то был в своей жизни в высшей степени подобным Богу — преподобным. Хорошо, значит ли это, что подобие Богу подразумевает грех? В высшей степени подобный грешит или нет? Если скажем нет, то попадем под анафему Карфагенского собора 418.
«Справедливо то, что сказал святой апостол Иоанн: «Если говорим, что не имеем греха, то обманываем сами себя и истины нет в нас» (1 Инн. 1:8). Если кто понимает это таким образом, что говориться это лишь по смирению, а не потому, что это действительно так, да будет анафема. Ибо апостол продолжает далее «Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды» (1Иоан.1:9). Из этого достаточно ясно, что сказано не только по смирению, но и потому что это истина. Ибо апостол мог сказать, что если говорим, что не имеем греха, то превозносимся, и смирения нет в нас, а когда говорит, что обманываем самих себя и истины нет в нас, то говорящий о том, что не имеет греха, лжет».
Значит, грешки-то есть? Таким образом, Бог с грехом, раз подобные ему в высшей степени тоже с грехом? Или подобие означает что-то другое? Или, скажут, они не здесь были преподобными, а стали после смерти. Хорошо, для них «уже открылось что будем»? Второе пришествие состоялось, и мы не заметили? Уже «новое небо и новая земля»? Или это очередная казуистика с квантовой физикой. Дескать, там нет времени, а потому для них уже все наступило.
Тут, конечно, противопоставить ничего нельзя. Квантовая физика — вещь неудобопостижимая. Ну хорошо, скажут, Бог их прославил. То есть, монахов делает на небе подобными, а других святых? Мучеников? Делает подобными? В высшей степени? Или в другой степени? Или не подобными? Откуда такая информация, что монахи, попадая на небо до своего воскресения, становятся подобными Богу в высшей степени? Что это за новое откровение?
Вот разговор одного такого подобного в высшей степени новейшего времени:
«Мне в руки попала одна книга, на обложке которой было три большие шестерки. Вот ведь бесстыдники! Они делают это для того, чтобы представить цифру шесть красивой и приучить к ней людей. Так потихоньку придет и печать.
— Геронда, и кнопки-застежки для одежды продают на таких картонках, где стоит число 666.
— Да, чтоб тебя, диаволе! На кредитных картах три шестерки уже давно поставили, а теперь еще и на застежках! Многие ставят «666» как фирменный знак, чтобы предпочитали их товары. Один поддерживает другого. То есть «666» [это как пароль, оно] принимает «666». Написано, что, когда распространится эмблема со змеей, пожирающей собственный хвост, это будет значить, что евреи поработили весь мир. Сейчас этот знак поставили на некоторые денежные купюры. Число 666 распространяется уже и в Китае, и в Индии.
— Геронда, а откуда они знают это число, чтобы ставить его на вещи?
— Все идет своим чередом. В Америке запечатлели собак. Через передатчик они излучают радиоволны, и их находят, знают, где находится каждая собака. Бездомных собак, не имеющих метки, убивают лазерными лучами. А потом начнут убивать и людей. Запечатлели целые тонны рыбы и со спутника наблюдают, в каком она находится море. А сейчас появилась еще одна болезнь, против которой уже нашли вакцину. Она будет обязательной, и когда человеку будут делать прививку, ему будет ставиться и печать. Сколько уже людей в Америке запечатлены лазерными лучами: одни на лоб, другие на руку. А впоследствии тот, кто не будет запечатлен числом 666, не сможет ни продавать, ни покупать, ни брать заем, ни устраиваться на работу. Помысл говорит мне, что этой системой антихрист хочет подчинить себе весь мир. Люди — будь они красными, черными или белыми — находясь вне этой системы, не смогут работать, станут социальными изгоями. Таким образом, [антихрист] будет навязан с помощью системы, контролирующей всемирную экономику, и только те, кто примет печать — начертание с числом 666, смогут вступать в торговые отношения.
Как, однако же, пострадают люди, принявшие печать! Один специалист рассказывал мне, что лазерные лучи очень вредны для человека. Люди, принявшие печать, будут «впитывать» в себя солнечные лучи и получат такой вред, что от боли станут кусать языки (Апок. 16:10). Тем, кто не примет печати, будет лучше других, потому что им поможет Христос. А это не пустяшное дело...»
Подобный в высшей степени — Паисий Святогорец.
А вот еще один, бивший бесов кулаками:
«По шесть часов подряд Франциск сидел, пребывая в умной молитве, и не позволял уму выйти из сердца. По телу его потоками струился пот. У него была палка, и он безжалостно бил себя ею, особенно по бедрам и икрам. Они были избиты до черноты. Он колотил себя дважды или трижды в день. Много палок переломал он о свои бедра. Как палач он стоял сам над собой. Все его тело дрожало, когда видело, что он берется за палку. Бесы убегали, страсти успокаивались, приходило утешение, и радовалась душа. Ибо есть Божий закон: все, что приносит наслаждение, исцеляется страданием. Со многими слезами просил Франциск, чтобы Бог сжалился над ним и отвел от него эту брань, однако брань не прекращалась. Но Франциск был очень мужественным. Он нападал на врага, понуждал себя, проявлял неописуемое терпение. Он говорил: «Либо я тебя, диавол, либо ты меня».
При таком произволении, выказанном Франциском, как могла не помочь ему благодать Божия, как могла не возвести его в то высокое духовное состояние, в котором он потом находился! Целых восемь лет каждую ночь — мученичество. Во все ночи полчища бесовские с палками, топорами и со всем, что есть вредоносного, яростно мучили Франциска. Один бес хватал его за маленькую тогда еще бороду, другой — за волосы, за ноги, за руки. Они творили всякий вид зла и муки. И все кричали: «Душите его! Убейте!» «Заступи, Матерь Божия!» — восклицал Франциск и, схватив одного из них, колотил им других. Он их бил, как если бы они были во плоти, бил их об стены так, что ранил и свои руки. Стены кельи были разбиты ударами его кулаков. Франциск видел, что только от Имени Христа и Богородицы они исчезали, и сила их растворялась как дым. Бесы убегали и кричали: «Он нас сжег! Он нас сжег!»»
Вы думаете, это Франциск Асизский, думаете, это несчастные безблагодатные католики с ума сходят? Нет, друзья, Франциск — мирское имя Иосифа Исихаста.
Ну конечно, он победил. И тут Матерь Божия начала его целовать:
«О, рачение любви Божией! О, любовь Матери к сыну! Она облобызала его, как Свое чадо. Наполнила его несказанным благоуханием. И тот правдивый человек сказал мне, что, когда он вспоминает это созерцание, все эти годы чувствует благоухание и услаждение в своей душе. Его лицо погладил Своей полной ручкой тот несказанный и сладчайший Младенец. Была ему возвещена Матерью и тайна, открыть которую он горячо умолял Ее в течение многих дней. А Сын еще сказал ему, что ради наслаждения такой радостью он должен подвизаться, страдая до конца жизни».
Вы знаете, что такое слово «рачение»? Это эротический термин, божественный «эрос». Это половое наслаждение, которое чувствуют подобные в высшей мере.
Василий Кривошеин, переводчик еще одного эротомана, пишет:
«Божественный эрос. В творениях пр. Симеона, в Огласительных Словах, Богословских и Нравственных Словах, Гимнах особенно, довольно часто встречается слово «эрос», обычно переводимое на церковнославянский язык словом «рачение». Мы избегаем такого перевода, так как слово «рачение» в русском языке малопонятно и почти не употребляется. Переводить всегда как «эрос» тоже нежелательно, ибо такой перевод опускает различие между человеческой и божественной любовью и может вызвать смущение. С другой стороны, переводить просто как «любовь» тоже неточно, так как по-гречески этому слову соответствует слово Αγάπη, имеющее, как мы увидим, несколько другой смысл. Поэтому мы обыкновенно переводим «божественный эрос» — так лучше передается смысл этого выражения у пр. Симеона и сохраняется его своеобразие. Впрочем, мы делаем это не систематически. В настоящей главе мы постараемся рассмотреть, что пр. Симеон говорит о божественном эросе, оставляя изучение любви до другой главы.
Различие между словами эрос и любовь не всегда ясно у пр. Симеона. Иногда он употребляет оба слова в одном и том же отрывке. Так, в Огласительном Слове, озаглавленном «О любви», пр. Симеон, восхищенный созерцанием ее красот, в восторженном гимне обращается к божественной любви и стремится выразить в образах человеческой любви свое духовное желание и свои чувства, подчеркивая, однако, противоположный характер той и другой любви. «О, любовь всевожделенная, — говорит он, — блажен, кто обнял тебя, потому что он уже не пожелает страстно обнять земную красоту. Блажен, кто сплелся с тобою в божественном эросе, ибо он отречется от всего мира и нисколько не осквернится, приближаясь ко всякому человеку.
Блажен поцеловавший твои красоты и насладившийся ими от безграничного вожделения, потому что он душевно освятится от пречисто капающей от тебя воды и крови. Блажен обнявший тебя с вожделением, потому что он изменится духовно добрым изменением и душевно возрадуется, так как ты радость несказанная. Блажен стяжавший тебя, потому что он сочтет за ничто сокровища мира, так как ты богатство истинно неистощимое. Блажен же и трижды блажен тот, кого ты приняла, ибо он будет в видимом бесславии более славным, чем все прославленные, и более почитаемым, чем все почитаемые, и более уважаемым. Достоин похвалы следующий за тобою, более достоин похвалы нашедший тебя, еще блаженнее возлюбленный тобою, принятый тобою, вселившийся в тебя, наученный тобою, напитавшийся тобою, пищею, Христом бессмертным, Христом Богом нашим».
Тему эротизма я бы не хотел затрагивать. Вот пара ссылок:
«Гомоэротика в сочинениях преподобного Симеона Нового Богослова» [1]
Василий Васильев и Дерек Крюгер «Гомоэротическая притча и тело монаха у Симеона Нового Богослова» [2].
То есть, еще одним, вероятно, существенным признаком высшего подобия является «безграничное вожделение, рачение — эрос»? Я не хочу продолжать эту мерзость, простите, насчет всех этих эросов, поцелуев с «рачением» Божией матери и прочего. Но это отдельная, большая тема. Она легко прослеживается во всех мистических традициях.
Я нисколько не хочу преуменьшить дерзновение христианства, выводящее человека на такую высоту, которой нет ни в одной другой религии. И как раз этой дерзости в нашем обычном полухристианском, получязыческом, полумагическом сознании нет. Давайте посмотрим, что говорит Писание о преображении. Это место любят приводить поклонники трансмутирующего энергийного обоживания.
2Кор 3:18: «Мы же все, открытым лицом, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа».
Может это и есть как раз энергийное обожение, делающее подобным Богу в высшей степени? Христианская алхимия? Конечно, нет. Достаточно изучить традицию понимания этого текста. Из контекста мы видим, что Павел сравнивает нас с Моисеем, лицо которого сияло от славы Божией. Итак:
Ефрем Сирин:
«Мы же все открытым лицем, которое не покрыто, как лицо Моисея, славу Бога сокровенную, как в зеркале созерцая, в том же образе преобразуемся, то есть с надеждой ожидаем восприять от славы в славу, — а именно от славы, утраченной в раю, в славу, которую мы имеем получить в Царстве Небесном, — так, как от Господа (Господня) Духа, Который действиями Своими уже свидетельствует о том, о чем мы говорим».
От утраченной славы в раю с надеждой ожидаем славы, которую имеем получить в Царстве Небесном. Не полученной своей славы сейчас. Но отражая славу Бога, ожидаем своей славы «когда откроется», то есть в Царстве. И не сейчас получаем обоженую — нетварную — славную селезенку. Но для обожников это действительно процесс, и он происходит сейчас, как увидим дальше.
Златоуст:
«Потом, чтобы ты не подумал, что он говорит о будущем еще времени, присовокупляет: «Мы же все открытым лицем... взирая на славу Господню» (2 Кор. 3:18), т. е., не ту преходящую, но пребывающую, «преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа»...
Что же значит: «Взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ» («славу Господню взирающе, в той же образ преобразуемся»)? Это тогда было яснее, когда действовали дарования чудес; впрочем, кто имеет очи веры, тому и ныне нетрудно уразуметь это. Как скоро мы крещаемся, то душа наша, очищенная Духом, делается светлее солнца; и мы не только бываем способны смотреть на славу Божию, но еще и сами получаем от нее некоторое сияние. Как чистое серебро, лежащее против солнечных лучей, и само испускает лучи не только от собственного естества, но и от блеска солнечного. Так и душа, очищенная Духом Божиим и соделавшаяся блистательнее серебра, принимает луч от славы Духа и отражает его. Потому и говорит (апостол): «Взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы Духа в славу» нашу, которой удостаиваемся, в славу такую, в какую надлежит «от Господня Духа»».
Текст, достаточно сложный. И у отцов нет однозначного, совпадающего толкования. Златоуст говорит, что взираем на славу Бога сейчас, отражаем Его луч, как серебро отражает солнце. Очевидно, что серебро маленьким солнцем не становится. Серебро светится, серебро освящает, но не становится солнцем: ни маленьким, ни большим, ни средним.
Севериан Гавальский:
«Мы преображаемся от знания закона в благодать Духа. Или это следует понимать так: от славы Духа, действующей в нас, мы приходим, очевидно, к славе усыновления».
Феодорит:
««Как в зеркале». Полную славу Христову христианин может увидеть только в будущей жизни (Ин. 17:24; 1 Ин. 3:2; Кол. 3:4), а здесь он видит только изображение ее в Евангелии (Евангелие славы Христовой — см. 2 Кор. 4:4)». «Славу Господню», т. е. видим Христа как Главу Церкви, Ходатая за нас на небе, Победителя всех врагов Своих и т. д. «Преображаемся в тот же образ», т. е. так изменяемся, что становимся похожими на прославленного Христа еще здесь, на земле»».
Совершенно определенно: зрим славу где? В пупке? Нет, в Евангелии. Что за слава? Свет нетварный? Нет, «видим Христа как Главу Церкви, Ходатая за нас на небе, Победителя всех врагов Своих и т. д.» И преображаемся так, что становимся похожи на Христа. Безусловно! Это цель нашего освящения от Бога. Это термин Писания, это учение Завета.
Вот как об этом пишет игумен Петр (Мещеринов):
«Итак. Главное свидетельство подлинного дара благодати — усвоение нами (верою, действующею любовью) мировосприятия Господа нашего Иисуса Христа. Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе (Фил. 2:5). Не чудес Господа — хождения по воде и проч.; не сорокадневного поста (вся наша аскетическая демагогия из этого «Лже- усвоения» вырастает); не Фаворского преображения (тут исихастская «светоносность» нас так и поджидает) — а вот именно мировосприятия и образа жизни, как говорил преподобный Макарий Великий: «Да имеет же человек всегда пред очами, как незабвенный образец во всегдашней памяти, Господне смирение и жизнь, и обращение с людьми» (Слово 1, гл. 13). Это главное делание христианина получило в Западной Церкви название Nachfolge Christi — подражание, последование, уподобление Христу.
Наиболее известен здесь, разумеется, автор одноимённой книги Фома Кемпийский, но и все западные подлинно мистические авторы писали об этом — Иоганн Арндт (мне он особенно нравится, без «католических перехлёстов»), Берньер-Лувиньи (этот как раз с перехлёстами, о чём ниже) и т. д. У нас этого нет совсем, мало того — Nachfolge Christi у нас, не побоюсь сказать, ошельмовано святителем Игнатием; а у большинства православных отцов об этом и слова нет. В такой парадигме подражать мы должны отнюдь не Христу — это, сами понимаете, гордость и прелесть (а то ещё и войну перестанем восхвалять, куда ж это годится, это не православно). Подражать нам нужно «святым» — условному Иосифу Исихасту (в аскетике) или, скажем, «св.» Ослябе и Пересвету (в «христолюбивом воинстве»)...»
Посмотрим на ближайших к нам учителей:
Феофан Затворник: «Мы же вси, — не Апостолы только, но и все верующие, — откровеным лицем, — не тела, а духа, с которого сняты омрачавшие его покровы, вязавшие его узы, тяготившее его долу иго, — который, получив оправдание и восприяв новую жизнь с готовностию на все жертвы, дерзновение возымел возноситься к Господу и прямо взирать на Него, — славу Господню взирающе, — или славу Божества, или славу Господа Спасителя, преславного и в воплощении, и крестной смерти, а не только в воскресении и вознесении, славу, яко Единородного от Отца, положившего прочные основы царства благодатного, ныне невидимо славного, но имеющего воссиять предивною славою и явно, по втором пришествии Господа и возустроении всяческих, — в тойже образ преобразуемся, — в тот же образ, который созерцаем, в образ Господа, по коему и воссозданы (крещением «Е. Ж.»), в сем воссоздании получив как бы чертеж, по которому должно до конца идти начавшееся воссоздание,— так что оно не что иное есть, как преобразование наше, преложение нас из одного образа в другой, — преобразуемся, — одно отлагаем, другое принимаем, и естество наше, и все силы естества остаются все те же и с теми же неотложными законами, им естественными, но все принимает другое направление, другой дух, другой образ, не по образу ветхого, но по образу нового Адама, — преобразуемся от славы в славу, — ибо образец, по коему преобразуемся, беспределен; потому преобразование по нему конца иметь не может, но должно идти все дальше и дальше, восходя от одной степени к другой, от славы в славу, вследствие чего и начаток славен, и каждая новая степень славна, а что впереди — еще славнее, так что неизбежно задняя забывать, яко помрачаемое предним, и в предняя простираться, — якоже от Господня Духа, — все же сие совершается в нас, как благоволит Дух Господень; жизнь сия преславная Им зарождается, под Его влиянием и мановениями спеется, и все, что ни есть в ней, от Него есть».
Владыка изволил изложить все одним невероятно длинным предложением. Однако смысл понятен.
- «Мы же вси, — не Апостолы только, но и все верующие, — откровеным лицем» взираем на славу Господню. Ужас, ужас! Не Симеон только созерцает, не Палама зрит в пупе, не Исихаст Иофсиф в «рачительном совокуплении», но мы все. Все мы верующие. Это владыка взял у христианина Иоанна, нареченного Златоустым, который говорит: «Видишь ли, как он опять поставляет Духа на месте Бога, а их (коринфян) на одну степень с апостолами?» Он и выше сказал: «вы — письмо Христово» (2 Кор. 3:3), и теперь говорит: «Мы же все открытым лицем», хотя одни апостолы, подобно Моисею, ходили, нося с собою закон. «Но, как мы, — говорит, — не имели нужды в покрывале, так и вы, принявшие (евангелие)».
- «В тот же образ, который созерцаем, в образ Господа, по коему и воссозданы, в сем воссоздании получив как бы чертеж, по которому должно до конца идти начавшееся воссоздание». Интересная аналогия, мы строимся по чертежу Господа Нашего Иисуса Христа. Образ — это чертеж. Мы уже спасены, но еще строимся, еще преображаемся, еще освящаемся. Не алхимия, не трансформация, а постройка.
- «Естество наше, и все силы естества, остаются все те же и с теми же неотложными законами, им естественными, но все принимает другое направление, другой дух, другой образ, не по образу ветхого, но по образу нового Адама». Это ключевой момент. Естество остается тем же. Никакого нетварного, божественного естества мы не получаем. Никаких маленьких богов, которым нужны маленькие кадильницы, маленькое поклонение, с маленькими, локальными силами, как духи места и области у язычников. Человек «облекается во Христа», а не трансмутирует во Христа с получением такого маленького христосика.
- «Ибо образец, по коему преобразуемся, беспределен; потому преобразование по нему конца иметь не может, но должно идти все дальше и дальше, восходя от одной степени к другой, от славы в славу, вследствие чего и начаток славен, и каждая новая степень славна, а что впереди — еще славнее». Тоже важный момент: процесс преображение вечен и бесконечен, как бесконечен сам образ Христа и Бога. Я уже писал выше, что процесс познания Бога бесконечен. Отсюда следует, что Иосиф Исихаст, каким бы замечательным он ни был, не успел достичь этого подобия в высшей степени. Ну никак не успел. Будет вечность достигать и не достигнет. Вот, например, епископ Феофан объявлен святителем. Ему повезло, он был епископ, а епископ преподобным стать не может. При всем желании. Но вот если бы он был назван преподобным и у него спросили бы: «Владыко, вы чувствуете, что стали в высшей степени подобным Богу?» — плюнул бы в лицо, несмотря на святость.
- «Все же сие совершается в нас, как благоволит Дух Господень; жизнь сия преславная Им зарождается, под Его влиянием и мановениями спеется, и все, что ни есть в ней, от Него есть» — это вообще не по-православному: все от Духа, ужас! Итак, забегая вперед, по поводу спасения, тут скажем, что мы спасены, но спасаемся, освящены, но освящаемся, прославлены во Христе, но прославляемся. Об этом в пятом томе. Этого не могут понять наши православные пастухи, которые твердят с амвонов, что мы не спасены, и, чтобы быть спасенными, нужно... и дальше по списку, но лучше всего, конечно, «держать ум во аде». Вопрос по нам решен: пока мы в вере, в Церкви, мы спасены, мы во Христе. Но это не значит, что процесс окончен. Он никогда не окончится.
Еще одно место (из четырех), где употребляется слово μεταμορφόω — это Рим. 12:2:
«Итак, умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения вашего, и не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная».
Златоуст:
«Итак, если ты отбросишь внешность, то тотчас достигнешь (настоящего) образа. Ведь ничего нет слабее порока, ничто так скоро не ветшает. Потом, так как людям ежедневно свойственно грешить, то (апостол) утешает слушателя, говоря, чтобы он ежедневно обновлялся. Как мы поступаем с домами, постоянно починяя те из них, которые обветшали, так поступай и с самим собою. Ты согрешил сегодня, душа твоя обветшала? Не отчаивайся, не унывай, но обнови ее покаянием, слезами, исповеданием, добрыми делами и никогда не переставай это делать. Но как мы можем делать это? «Во еже искушати вам, что есть воля Божия благая и угодная, и совершенная»; это и значит: обновляйтесь, чтобы вам познать полезное для себя и волю Божию; или: вы тогда можете обновиться, когда узнаете полезное для себя, и то, чего хочет Бог. Если ты познал это и научился распознавать свойства вещей, то ты постиг и весь путь добродетели».
Никакой мистики. Никакой алхимии. Ищи воли Божией в своей душе постоянным обращением себя молитвой и мыслью к Богу и научишься со временем Его слышать и видеть Его наставления в обстоятельствах жизни. Это и есть преображение ума.
Иг. Петр (Мещеринов) пишет на этот счет:
«И третий критерий — это некое «чувство веры», не эмоция, а именно такое... как бы сказать... двустороннее чувство, что я не один, а с Богом. И это именно и есть «действующая вера». Всё это очень ровно, тихо, именно что без психосоматики, без «мистики» в дурном смысле слова, примеры которой Вы привели, не говоря уж о «видениях» и т. п. Как тихий осенний вечер, некая внутренняя «чистая прозрачность» (как раз тот самый «свет», но не аскетически-исихастский, а «повседневный»: «мы ходим во свете», как говорит Апостол, 1 Ин. 7:7), при постоянном действии этой двусторонней веры».
Августин пишет в «Даре пребывания»:
«Хотя здесь могут сказать, что святые не просят о том, чтобы воля Божия совершалась на небе, но просят, чтобы она совершалась «и на земле, как на небе», то есть чтобы земля подражала небу, а значит, человек — ангелам, или неверующие — верующим; поэтому святые просят в этих словах, чтобы совершалось то, чего еще нет, а не того, чтобы пребыло то, что есть. Ведь какой бы святостью ни отличались люди, они еще не равны ангелам Божиим, а значит, воля Божия еще не совершилась в них так, как на небе. Но хотя это и так, в отношении того, что мы желаем, чтобы люди из неверующих сделались верующими, мы, по-видимому, желаем не пребывания, а начала веры; однако в отношении того, что мы желаем, чтобы люди в исполнении воли Божией стали равны ангелам Божиим, когда желают этого святые, они явно молятся о пребывании, поскольку никто не достигнет того высшего блаженства, которое [уготовано] в Царствии [Божием], если не пребудет до конца в той святости, которую стяжал на земле»..
Августин говорит, что «какой бы святостью ни отличались люди, они еще не равны ангелам Божиим». Но наши преподобные пошли гораздо дальше, они равны ангелам еще только когда находятся в чине монахов, о чем свидетельствует их «равноангельский чин», но к концу жизни некоторые из них становятся не то, что равны ангелам, а подобны Богу в высшей степени. Прекрасно! Какая невероятная наглость.
Дальше Августин цитирует Амвросия и пишет:
«Когда Амвросий это сказал, он вел рассуждение в той книге, которую написал, «О бегстве от мира», уча в ней, что от этого мира надлежит убегать не телом, но сердцем, а это, как он наставляет, может произойти лишь с помощью Божией. Ведь он говорит так:
«Часто заходит у нас речь о бегстве от этого мира; о, если бы сколь легка эта речь, столь же настойчивым и упорным было бы стремление [к этому]! Но что еще хуже, часто вкрадывается соблазн земных вожделений, и ослепление суетой охватывает ум; так что, чего ты стремишься избежать, о том ты думаешь и тем занимаешь душу. Трудно человеку предохраниться от этого, и невозможно от этого избавиться. Ведь и пророк свидетельствует, что эта вещь есть скорее предмет молитвы, чем действия, говоря так: «Приклони сердце мое к заветам Твоим, а не к корысти» (Пс.118:36). Ибо не в нашей власти наше сердце и наши помышления, которые, внезапно помрачаясь, приводят в смущение ум и душу и влекут их не туда, куда ты намеревался; призывают к мирскому, внушают земное, навязывают доставляющее наслаждение, вплетают нечто соблазнительное, и в то время как готовимся возвышать ум, мы по большей части низвергаемся в земное, запутавшись в пустых помыслах».
Итак, не в человеческой, а в Божией власти, чтобы люди имели «власть быть чадами Божиими» (Ин.1:12). Ведь эту власть они получают от Того, Кто дает человеческому сердцу благочестивые помышления, благодаря которым оно имеет веру, действующую любовью (Гал.5:6). И в отношении приобретения и удержания этого блага, а также в отношении постоянного возрастания в нем вплоть до конца «мы сами не способны помыслить что-то как бы от себя, но способность наша от Бога» (2Кор.3:5), во власти Которого наше сердце и наши помышления»».
Этот замечательный отрывок обезоруживает самоспасателей сразу по нескольким направлениям.
Во-первых, вслед за Климентом, Амвросий говорит, что «бегство от мира» должно предприниматься «не телом, а сердцем». И что это дело «не действия, а молитвы».
Во-вторых, чадом Божиим мы становимся не благодаря нашему подвигу, как пишут Исаак Сирин, а благодаря «Тому, Кто дает человеческому сердцу благочестивые помышления, благодаря которым оно имеет веру, действующую любовью».
В-третьих, ни приобрести, ни удержать это человек не может никакими своими усилиями: «В отношении приобретения и удержания этого блага, а также в отношении постоянного возрастания в нем вплоть до конца «мы сами не способны помыслить что-то как бы от себя, но способность наша от Бога» (2Кор.3:5), во власти Которого наше сердце и наши помышления».
Климент Александрийский, разбирая отказ от брака по причинам аскетизма у гностиков, пишет:
«О тех, кто противится браку, благословенный Павел говорит: «В последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, запрещающих принимать пищу и вступать в брак». Он же говорит: «Не позволяйте никому обольстить вас самовольным смиренномудрием и изнурением плоти». И в другом месте: «Соединен ли ты с женой? Не ищи развода. Остался ли без жены? Не ищи жены». И еще: «Каждый мужчина должен иметь себе жену во избежание западни сатаны».
Не принимали ли древние с благодарностью все тварное в этом мире? Не женились ли и не порождали ли детей, не теряя при этом самоконтроля? Вороны приносили хлеб и мясо Илии, а пророк Самуил принес окорок и дал его Саулу в пищу. Они (гностики) всячески подчеркивают превосходство своего образа жизни (равноангельного «Е. Ж.»), но дела их даже близко не идут в сравнение с теми заслугами».
Видите? Дело не только в аскезе, отказе от брака, который осуждает Павел как феномен, а не как личный, не публичный, внеинституциональный выбор человека, а в том, что люди сразу этим превозносятся. Подробнее об этом в главе «Половое воздержание» четвертого тома.
Климент, там же:
«Как умеренность — есть форма смирения и не предполагает издевательств над плотью, так и аскетизм — есть душевная добродетель приватного характера, а не напоказ».
У нас же равноангельные носят клобук с лентой до земли, как фата у невесты, только черного цвета: мол, смотрите, я равноангельный, рукоплещите, падайте ниц!