Санньяса
В этой главе обратимся к книге человека с труднопроизносимым именем Свами Аджатананды Сарасвати, название книги «Санньяса или Зов пустыни». Автор — индийский святой, но совершенно замечательный, редчайший экземпляр. До того, как получить новое имя его звали... Henri Le Saux, Анри Ле Со, — французский монах-бенедиктинец, переехавший в 1948 году в Индию, принявший санньясу, так называется отшельничество и монашество в Индии, и ставший одним из пионеров индуистско-христианского диалога.
К концу жизни стал сторонником философской системы адвайта-веданта, в которой видел разрешение противоречий между индуизмом и христианством. В 1949 году встречается с философом-неоадвайтистом Раманой Махариши. После нескольких месяцев отшельничества в гротах горы Аруначала Анри встречается с тамильским учителем Свами Джнянанандой Гири из Тирукойилура, которого принимает в качестве гуру. Свами Джнянананда посвящает его в санньясу и даёт ему новое монашеское имя — Свами Абхишиктананда. В 1950 году вместе со своим единомышленником аббатом Жюлем Моншаненом основал в штате Тамилнад первый «бенедиктинский ашрам» Шантиванам.
В Youtube есть замечательная лекция [1] Максима Демченко, переводчика и популяризатора идей Ле Со. Для неспециалистов эта лекция прошла незамеченной. Вместе с тем опыт Анри Ле Со для настоящего исследования весьма любопытен.
Итак, если кратко. Бенедиктинский монах приезжает миссионерить индусов и... сам оказывается отмиссионериным, причем настолько, что становится индусским святым. Мы могли бы сказать, да, забавно, но не более. А «более» содержится в книге Ле Со (я для удобства называю его французским именем, пусть не обижаются его последователи). Хорошо, посмотрим книгу.
Ле Со:
«Численность санньяси также, вероятно, сократится, но есть все основания полагать, что многочисленные последователи индуизма никогда не перестанут чувствовать зов к жизни в отречении и полном посвящении себя одному лишь Богу.
Санньяса, как и христианское монашество периода его зарождения, — это прямой ответ на то, что индусская традиция называет мумукшутвой, жаждой спасения. Эта жажда настолько сильна, что не оставляет места ни для каких иных желаний, и её можно сравнить с действиями человека, чья одежда внезапно загорелась и который без промедления, не раздумывая ни секунды, тотчас бросается в ближайший водоём».
Бегство в пустыню — это не христианская высшая добродетель, это общерелигиозное чувство, которое возникает в разных традициях. Причем в индуизме в гораздо более выраженной, абсолютной форме и гораздо более массово.
Ле Со:
«Поэтому Мундака Упанишада заключает (1.2.11-13 [21]): оставь всё и отправляйся в лес, совершай аскезы и храни свою душу в покое; найди компетентного гуру и познай от него Истину, истинное знание о Брахмане, которое не могут дать даже Веды».
Это краткий катехизис исихазма.
Ле Со:
«Иисус вкладывал в сердца своих учеников то же высшее стремление, столь неудобное для человеческого самолюбия: «Ибо какая польза человеку, если он приобретёт весь мир...?», «Огонь пришёл Я низвести на землю...» (Мк. 8:36, Лк. 12:49, ср. Прит. 30:16). Лишь Царство Небесное обладает абсолютной ценностью, и всё остальное должно быть принесено Ему в жертву. Евангелие несовместимо с полумерами, и, лишь утратив его подлинный вкус, христианство может превратиться в удобную религию. Точно так же и для индусского джняни царство, о котором можно что-либо сказать, не есть то самое Царство; дао[22], которое можно выразить словами, не есть Дао (Дао Дэ Дзин, 1). Об Абсолюте нельзя сказать ничего, кроме того, что Он есть, асти (Катха Упанишада, 2.3.12 [23])».
Уже ближе, теплее, правда? Об этом «невыразимом Абсолюте» мы будем говорить еще очень много, не спеша, растягивая удовольствие, в следующем томе в главе «Лже-Дионисий». Причем нужно понимать, что Анри Ле Со не отверг Иисуса, не отверг Евангелие, нет. Как раз наоборот, он осознал, в чем же настоящее учение Иисуса, что именно принес Сын Божий, а для него Иисус оставался Сыном Божиим, на землю, людям. А принес он вечный зов Отца и путь, и метод восхождения к Нему.
А дальше, как говорит В. Бойко: «Практика, всегда практика, только практика, исключительно практика, подлинное понимание и прогресс вырастают на базе личного опыта, книги, разговоры, видеофильмы, откровения учителей — это только слова».
Это и роднит аскетическое православие с индуизмом. Вспомните цитату Хоружего: «Сфера Подвига всегда была в Православии носителем и источником, высшею и последней инстанцией духовного авторитета... сфера богословия вторична по отношению к Подвигу и должна базироваться на нем».
Ле Со:
«Кроме того, можно процитировать одного пожилого садху с Аруначалы: «Какой смысл в умении читать и писать? В сердце каждого из нас всегда раскрыта живая книга — разве этого недостаточно?» Многие санньяси откровенно недоумевают, обнаруживая в кутире так называемого садху даже небольшую библиотеку: «Неужели ты надеешься обрести внутреннее видение со всем этим?» Таким образом, можно рассчитывать, что и кто-то ещё из садху сможет привести других к более глубокому пониманию Писаний, что является ещё одной из причин, по которым в течение четырёх месяцев в году он может жить на одном и том же месте. В любом случае, наставления, которые он даёт, должны быть не заученной экзегезой, но плодом его собственного безмолвного созерцания сути священного текста».
Это очень нам близко. Зачем Писание? Зачем апостольское Предание? В сердце Бог. Дыши, сопи туда, собирай там ум, «бичуй там помыслы именем Иисуса» и засияет однажды «фаворский свет». А на нашем, приходском уровне, зачем Писание? Есть посты, есть поклоны, есть среда и пяток, есть вычитывание канонов, есть запрет на супружескую близость, есть «Марьино стояние», есть мироточащие мощи и плачущие иконы, есть поездки на «канавку Богородицы», есть земля из Ганиной ямы. Кто спросит тебя перед причастием, сколько ты прочитал за неделю стихов Писания, выучил наизусть и применил на практике? Правильно, никто. А съел ли ты печенье, в составе которого было молоко? Спросят, естественно. Каешься? Каюсь. Ну иди с Богом, причащайся.
Ле Со:
«Первоначально, как это было и в случае с первыми христианскими монахами, принять санньясу означало просто покинуть свой дом и деревню, и отправиться в леса или странствия (паривраджья). Самое большее, это означало также получить от другого монаха или садху соответствующе облачение, как и делал св. Бенедикт, всегда полагая, что искатель может нуждаться в особом одеянии или вообще в какой бы то ни было одежде. Так же и Иисус ответил тому, кто хотел войти в Царство Божие: «Пойди, всё, что имеешь, продай и раздай нищим... и приходи, последуй за Мною» (Мк. 10:21). Лишь позднее жизнь санньяси, как и христианских монахов , стала организованной и упорядоченной специальными правилами».
Вы видите, что индусским святым приводятся те же стихи Евангелий, что и нашими полуангельными собратьями. Мы, миряне, по слову Лествичника, мертвые, а потому не чувствуем эту романтику свободных скитаний в саровских лесах или помойках Бомбея. Мы привязаны к больным родителям, к детям-даунам, к инвалидам ДЦП, к долгам, к ипотекам, к болящим и страждущим, к тем, кто в темнице и окопах на фронте. Мы помрачены этой маей, христианской иллюзией, а потому никогда, как наши высшие братья, не сможем парить в облаках свободы. Печально, но учение Иисуса не для нас. Оно для санньясинов, для Лествичников и Синаитов.
Ле Со:
«Вскоре было развито и формальное посвящение. Интересно отметить, что в него было включено и жертвоприношение (яджня), во время которого кандидат отказывается от всего своего имущества и положения в обществе, и обращается к своему сыну со словами «передачи» (сампратти), которые обычно произносятся в момент смерти: «Ты — священное знание, ты — жертвоприношение, ты — мир» (Брихадараньяка Упанишада, 1.5.17 [29]; Санньяса Упанишада, 1). Разумеется, эта церемония строго обязательна только для тех, кто прошёл самскары, необходимые для брахманского посвящения, то есть тех, кто, по крайней мере в теории, не может освободиться от своих религиозных, семейных и социальных обязанностей никаким иным способом, кроме нового священного обряда».
Обряд нам знаком, не правда ли. То есть, пока все как под копирку. Забегая вперед, скажу, что монашество, согласно православной энциклопедии, возникает в гностической, скорее всего, манихейской среде. А манихеи приняли идеал монашества из буддизма. А буддизм из индуизма, из пути санньяси. Это просто очевиднейший факт. Расскажите мне, что, дескать, да, не исключено, но наполнили мы это своим, христианским содержанием. Да нет, как видим, ничем, кроме своего психотехнического язычества, вы его не наполнили. Четвертый том весь про это.
Вот что пишет про ваше «христианское содержание» известный православный ученый, автор статей в православной энциклопедии, в том числе по исихазму, А. Г. Дунаев:
«Также весьма спорным представляется другое утверждение противников теории влияния восточных практик на исихазм, что принципиально возможно заимствование православием технической стороны (мантры, зикр) с заменой божественного имени на имя Иисуса без ущерба для содержательной стороны. Согласно закону соответствия формы содержанию, подобные переносы не могут проходить без существенных последствий».
Ле Со:
«Когда человек осознаёт тайну Брахмана — и это именно то самоосознание, свидетельством которого должен быть санньяси для мира, — может ли быть его молитва чем-то, кроме совершенного безмолвия, порождённого опытом подлинной наполненности, и ОМ, проистекающего из внутренней тишины, чтобы вернуть ум в неё же снова?»
Про это «возвращение ума», про «безмолвную наполненность», про «тайны Брахмана» мы будем говорить еще очень много.
Ле Со:
«Гуру воистину необходим каждому, кто хочет прогрессировать на духовном пути. Это безоговорочно утверждают и Мундака (1.2.12-13 [45]) и Катха (2.8 [46]) Упанишады. Гуру — это человек, который не только услышал или прочитал о пути к спасению (мокше), но сам достиг этой цели и уже из собственного опыта может направлять других; через него беспрепятственно сияет «бездымное пламя Пуруши, пребывающего в сердце» (Катха Упанишада, 2.1.13 [47]). К своему гуру ученик должен иметь абсолютную шраддху (веру) и безусловную преданность, включающую в себя и веру, и послушание в самом полном смысле этих слов. Гуру для ученика — это проявление самого Бога, и преданность гуру — это последняя, лежащая за пределами всякого внешнего поклонения и всех мурти (образов) ступень его паломничества к трансцендентному в своей непроявленности Брахману. Лишь такому ученику гуру передаст высшее знание: сначала устами для слуха, а затем, большей частью в молчании, от сердца к сердцу. Он шаг за шагом поведёт его к контролю над чувствами и умом. Он воспитает в нём вайрагью (бесстрастие) и вивеку (различение). Подчас он будет очень строг к нему, не давая отдыха или послабления. Но также будет смягчать жёсткость своей добротой, ведя ученика по пути истинного понимания, лишь одно которое сделает его тапас плодотворным (Мундака Упанишада, 3.2.4 [48])».
Это вообще является одним из главных идолов монашества — гуру, наставник, непрелестный старец, опытный духовник. Это один из трех главных обетов равноангельных. Их идеал и объект поклонения. Подробно об этом в главе «Наставник» четвертого тома. Руководство Духом по заповеди апостола признается прелестью, началом погибели:
«Впрочем, помазание, которое вы получили от Него, в вас пребывает, и вы не имеете нужды, чтобы кто учил вас; но как самое сие помазание учит вас всему, и оно истинно и неложно, то, чему оно научило вас, в том пребывайте».
Это главный посыл исследования: в православии неизвестно, что такое второе рождение, что такое рождение свыше, что такое новый человек, что такое облечение во Христа, что такое водительство Духом, что такое помазание свыше. Всего это просто нет. Как в японском ресторане не подают борщ, так в православном меню нет второго рождения и реальной, а не потенциальной, святости в облечении во Христа по вере и крещению.
А без этого есть ли спасение в такой религии? Вот православные с упоением кичатся своей генеалогией и посылают в ад всех христиан, кто не с нами. Кто по еретическому зломыслию не выкапывает и не режет трупы на части, не поклоняется иконам и мощам как Богу, кто не разделяет Бога на Сверхбога и низшее божество как Палама, кто верит, что рожден свыше и поэтому умереть не может, что спасен по благодати без дел — всех этих злочестных еретиков мы с упоением посылаем в ад, даже если они были замучены талибами за проповедь о Христе.
А если перевернуть доску? А что, если все православные, кто ничего не знает о своем новом рождении, не спасутся? Ведь это более логично? Если ты не новое творение, если ты не спасен, если ты не свят, если не водишься Духом, если сомневаешься, есть ли в тебе Дух, если не знаешь облекся ли ты во Христа, то на каком основании надеешься на спасение? Если ты носишь одну и туже бумажку на исповедь десятилетия, то значит в тебе не совершена победа над грехом? Значит в крещении с тобой ничего не произошло? Если ты не знаешь, не чувствуешь, не живешь как новое творение, то что Бог сделал для тебя?
Христианам Бог даровал свободу от греха, победу над грехом, ветхий человек распят, новый рожден, он водится Духом и учится от помазания, он сын Божий, Бог его Отец, Иисус его брат, а он наследник царства и живет, и думает по-новому. Для него все старое прошло, теперь все новое. Так вот, все это в православии если и знают, то относят к Лествичнику и компании, потому что они святые, а все остальные «свиньи лежащие в калу», тогда спрашивается, что Бог сделал для этих людей? Они были свиньями по слову Златоуста до крещения, но, как оказывается, по их же словам, свиньями и остались. Тогда это не святая Церковь, ибо в святой Церкви все святы, а церковь свиней? Ну а как по-другому? Жестко звучит?
Но если Церковь свята по толкованию отцов, потому что в ней все святы, то к какой церкви принадлежат свиньи? Не к святой точно. Ах, ну да: церковь воинствующая и Церковь торжествующая. Ну тогда одна святая, а другая нет. Правда? Это разные церкви. Это не филиалы одной Церкви, а разные учреждения. Тогда не надо на проповедях говорить: «Сегодня святая Церковь вспоминает...», нет. Вспоминает церковь с маленькой буквы, та, в которой свиньи. А та, которая святая, ничего не вспоминает, она живет вне времени. Грубо? Да. Но как еще показать всю омерзительность православного зловестия? Что христиане не святые, а свиньи?
И прошу для любителей вырывать из контекста фразы обратить внимание: я не говорю, что наша Церковь такова: моя Церковь одна, святая, апостольская, кафолическая. Но именно святая, потому что все члены в ней святы. А если вы собираете псевдохристианскую группу, состоящую из свиней, то тогда пусть этим словом она и характеризуется. И именно этой группе и предназначается канон со словами: «Якоже свиния лежит в калу такожде и аз греху служу».
Забавно, мне как-то назначили епетимью за то, что я не в то время имел супружескую близость (речь о Посте разумеется), причем я очень в этом каялся, и в качестве исправления дали 40 дней читать покаянный канон. Я с большой радостью принял это «исправление» и канон от ежедневного чтения выучил наизусть, буквально. Я и сейчас могу его без запинки прочитать. Хотя уже года три как его оставил. Так что отношение к себе как свинье я знаю не понаслышке.
Вы понимаете, что аргумент, дескать, да, в определенном смысле мы святые, но все еще боремся с грехом, не работает. Да, безусловно, «если говорим, что не имеем греха обманываем самих себя», конечно. Но предпосылки разные. Быть спасенным, святым и праведным по святости и праведности Того, в Кого я облекся, и все еще чувствовать влияние не искупленной плоти, падшей и еще не преображенной, это одно. А считать, что эта плоть и есть ты, что ничего не произошло, что Бог бессилен, что он не возродил, не «воскресил тебя мертвого по преступлениям», значит быть богохульником, противиться Богу и Святому Духу, быть всю жизнь неблагодарным за свое совершившееся спасение.
Не юридический приговор, хотя и это несомненно, а онтологический акт — новое творение. Ты новый, ты другой, ты воскресший, ты, наделенный властью над грехом, ты, умерший для греха, ты — сын Царя, а не свинья. Тебя заколачивают в уныние лжевестники типа Силуана — «держи ум во аде», типа Лествичника — «все мертвые в миру», типа Каллиста «без анахоретства нет покаяния», типа Исаака — «в результате подвига мы становимся сыновьями Бога», типа Никона Воробьева — «нам оставлено одно покаяние», типа Игнатия Брянчанинова — «все, кто не очистил себя от страстей идут в ад», типа Симеона Нового Богослова — «если не очистил сердце не узришь Бога ни здесь, ни там», типа Иоанна Дальятского — «кто не видел свет еще пребывает среди мертвых». Это лжевестие, это хула на Бога и Его благодать.
Вернемся к Ле Со:
«Садху (отшельник «Е. Ж.») не имеет никаких видимых и осязаемых обязательств перед обществом. Он не священник, чей долг молиться или проводить обряды от имени всего человечества. И как уже было сказано, он не наставник и даже не учитель Писаний. В ещё меньшей степени он социальный работник, ведь он не участвует в политической или экономической жизни общества. Он умер для общества, подобно человеку, чьё тело унесли к гхату для кремации. И величайшей особенностью Индии стало то, что на протяжении тысячелетий её общество принимало такой образ жизни и было готово удовлетворять все нужды санньяси, не прося взамен ничего, кроме того, чтобы он был тем, кто он есть. Санньяси были жертвой Богу от всего народа Индии, его наиболее драгоценной яджней; они — суть подлинное человеческое жертвоприношение (пурушамедха), приносимое на священном огне тапаса (подвижничества «Е.Ж.»), их собственного внутреннего подношения».
А вот как про смерть в отношении всех людей пишет Исаак Сирин:
«Соблюдай это, брат мой, и будешь ты в смертном теле жить жизнью ангелов. Также и то должен ты знать, брат мой, что вершина всякого блага для человека Божия в мире сем есть чистая молитва. И если не умрет человек по отношению ко всем людям и не будет усердствовать в безмолвии наедине с собой, словно мертвец во гробе, не сможет он приобрести это для себя».
«Будем подвизаться в безмолвии; сделаемся мертвыми по отношению ко всякому человеку; соберемся в помыслах наших от рассеянности во всякое время посредством этих воспоминаний, дабы могли мы без труда во время службы и молитвы приводить ум наш к самим себе и дабы усердно приносили его в жертву Богу».
«Итак, до тех пор, пока человек не удалится от людей и не достигнет безмолвия, и пока не обратится к мысли о душе своей, не откроется благо, сокрытое внутри него».
А вот как Ниневийский святой говорит об обязанностях к обществу:
«Если милостыня, или любовь, или милосердие, или что-либо, почитаемое сделанным для Бога, препятствуют твоему безмолвию, обращают око твое на мир, ввергают тебя в заботу, помрачают в тебе памятование о Боге... разрешают воздержание чувств твоих, воскрешают для мира тебя, умершего миру, от ангельского делания, о котором у тебя единственная забота, низводят тебя и поставляют на стороне мирян, — то да погибнет такая правда! Ибо выполнять обязанность любви... есть дело для людей мирских, а если и монахов, то недостаточных, не пребывающих в безмолвии».
Если убрать некоторую разницу в терминах, убрать все эти «санньяси», «садху», «гуру», то это писание одной и той же школы мысли, это одно и тоже учение, это один и тот же почерк, это одна и та же религия. Именно поэтому Анри Ле Со так радостно воспринял индуизм: его монашеская жизнь не нашла никаких противоречий с индусской санньясой. Еще раз, пожалуйста, этот аргумент: монашеская жизнь, воспринятая Анри Ле Со в строжайшем бенедиктинском ордене, не нашла никаких препятствий в индусском отшельничестве. Последнее только обогатило его опыт монашества, вывело на новый уровень.
Ле-Со:
«Посвящая крама-санньяси... в монашескую традицию, гуру заставляет его состричь прядь волос (шикха), бросить священный шнур, пояс и всю одежду в воду, а затем полностью обнажённым отправляет его в сторону севера. Когда же претендент совершает сто шагов, гуру останавливает его, говоря: «Остановись, о Благословенный!», и призывает обратно, чтобы вручить атрибуты санньясы: камандалу (чашу для сбора подаяния), данду (посох), каупинам (набедренную повязку) и шафранное одеяние».
У нас тоже состригают волосы при посвящении и вручают четки и новое одеяние. Все одно и тоже: посвящение, гуру–наставник, состригание волос, вручение новых атрибутов.
А вот гимн объединения всех монахов, всех религий (дхарм) от Анри Ле Со:
«Поэтому, конечно, монахи всех дхарм (школ, религий «Е.Ж.») должны увидеть сквозь их границы друг в друге братьев. Эта возможность следует из самой той трансцендентности ко всем знакам, которую все они олицетворяют. Воистину, есть лишь один всеобщий «монашеский орден», который включает в себя их всех — и который, конечно, вовсе не такого рода, что мог бы их как-либо «организовать», что просто разрушило бы сам характер монашеской жизни, состоящий в неутолимой жажде Абсолюта. Будет достаточным, если они просто узнают друг друга, где бы они ни встретились, а те, кто действительно искренен, друг другу ответят. И, несмотря на разницу во взглядах, языке и культурном происхождении, в глазах друг друга они увидят глубину, открытую Единым Духом в их собственных сердцах. И в ощущении исходящих оттуда блаженства, света и неизреченного покоя их взаимные объятия, часто спонтанные, станут знаком осознания и признания их внутренней недвойственности — ибо поистине в сфере аджата, нерождённого, нет никакой «инаковости», нет никого «другого»».
Это прекрасно. Это «дивный новый мир», всемирное монашеское братство. И я уверен на 100%, что если бы настоящие монахи, не те, что на майбахах ездят, а настоящие христианские анахореты смогли, преодолев культурный и языковой барьер, как сделал это Анри Ле Со, посетить Индию и узнать санньясу, то подавляющее большинство из них повторили бы путь Ле Со. Сейчас им кажется это недопустимым. Однако, если они по Паламе и Лже-Дионисию ищут этот «божественный мрак» в «полном совлечении себя» через «незнание, которое выше всякого знания», то они бы всем сердцем приняли не индуизм, нет, а тот восхитительный путь путешествия в глубины своего я, которым они так страстно занимаются и который отстаивают.
Ле Со:
«В христианстве же большинство монахов суть бхакты и карми, вовлечённые в поклонение и деятельность. Они принадлежат к высокоорганизованным орденам и особое внимание уделяют обычно именно совместному поклонению (обряду). Основной элемент такого монашества — это общинная жизнь и подчинение настоятелю. Индусская традиция санньясы, с другой стороны, делает основной акцент на одиночестве (если возможно — внешнем, но обязательно — внутреннем), полной свободе передвижения (непостоянстве) и полной независимости во всех смыслах — эти одиночество и свобода сами по себе символизируют абсолютную единственность Атмана. И всё-таки призвание христианского монаха, по крайней мере у его истоков, подразумевает те же абсолютное отречение и радикальную трансцендентность, что так ярко сияют в традиции индусской санньясы.
Например, Правило св. Бенедикта, перечисляя различные типы монахов (см. гл. I), помещает отшельников на первое место, считая, однако, подобное призвание крайне редким и подчёркивая, что претендовать на него могут лишь те, кто достиг совершенства в общинной жизни. И так призвание к одиночеству, которое в начале IV века привело стольких христиан в пустыни Египта и Сирии, а тысячу лет спустя — в великие леса центральной и северной России, было воистину не менее радикальным, чем зов индусской санньясы, и в своих крайних формах требовало оставить любые церковные объединения и даже таинства.
«Этот зов к одиночеству -
Наедине с Единственным,
Наедине с единственностью Того, кто Один»
— до сих пор звучит в сердцах последователей Христа. И поистине в наши времена, когда большинство людей неспособно противостоять искушению стадности, чрезмерной активности и поверхностности, ему следует звучать много громче. Более чем когда-либо, христиане сейчас призваны к жизни в отречении, так похожей на строжайший идеал индусской санньясы, явленный в Упанишадах:
«Утверждённый в созерцании собственной природы...
Его сердце наполнено неповторимым опытом истинного Я»
(Нарадапаривраджака Упанишада, 4.38)».
А вот как пишет о разных видах монахов Исаак Сирин:
«А тем, которые действительно избрали для себя отшельничество от мира и телом и умом, чтобы установить мысли свои в уединенной молитве, в омертвении для всего преходящего, для зрения мирских вещей и для памятования о них,— таковым не подобает служить Христу деланием чего-либо телесного и правдой дел явных... надлежит приносить Христу чистую и непорочную жертву помыслов как первый плод возделывания самих себя и телесную скорбь в терпении опасностей, ради будущего упования... Ибо выполнять обязанность любви... есть дело для людей мирских, а если и монахов, то недостаточных, не пребывающих в безмолвии».
«Обязанности любви» выполняют миряне и недостаточные монахи. Bravo! Также Ле Со пишет о «созерцании собственной природы». Этому посвящена целая глава «Зеркало души» четверого тома. Это вообще лейтмотив исихазма.
Ле Со:
«Следуя великим традициям пустынничества на Западе и паривраджьи в Индии, они должны напомнить каждому о существовании Запредельного, ἔσχατον (трансцендентном финале), здесь и сейчас присутствующем среди всего преходящего в глубине, превосходящей слова, действия и любые внешние взаимоотношения между людьми. Их девизом могли бы стать слова ангела, обращённые к Арсению Великому, высокопоставленному чиновнику при императоре Феодосии, на вершине карьеры покинувшему двор и мир, и нашедшему убежище среди отшельников Скитской пустыни в Египте: «Беги прочь, храни безмолвие и пребывай в покое!». Индия, мир и религии нуждаются в таких пророках как никогда ранее, ведь лишь они могут спасти право каждого человека быть самим собой».
А вот слова Бога:
«Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир».
«Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли (в мир «Е.Ж.») и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал».
«Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла».
«Идите и научите все народы, крестя их во Имя Отца и Сына и Святого Духа».
«Вы — соль земли».
А за Ним апостол:
«Впрочем, не вообще с блудниками мира сего, или лихоимцами, или хищниками, или идолослужителями, ибо иначе надлежало бы вам выйти из мира сего».
Эти слова великий Арсений не услышал. А довольствовался голосом в голове. Августин, Амвросий, Климент Александрийский пишут, что бегство из мира и «продажа имений», понимаемые буквально, приводят только к гордости и надмению. Я приводил уже часть этих цитат и буду приводить еще не однократно. И вообще, во главу угла ставится не вера и преданность Богу, а «бегание»: «Бегай людей и спасешься».
Похоже на заповеди легкой атлетики. Как бегание куда-то или молчание во что-то может повлиять на мое второе рождение? Это дело Бога. Он обновляет ум, я принимаю дар веры, Он дает второе рождение и поэтому я свят и совершенен во Христе, реально, а не потенциально, хотя и ношу еще «хижину из соломы» — не преображенную плоть, и уже не умираю, как «уже не умирает Христос, смерть уже не имеет над Ним», а потому и надо мной, «власти».
Как на это влияют забеги от мира? И молчание в пупок? Ни марафон, ни полумарафон здесь ни при чем. Другое дело, что, получив это второе рождение и имея склонность к одиночеству, человек выбирает холостой образ жизни, живет в однушке, клеит марки на почте, тихо собеседует со своим Богом, но остается в миру, служит братству, как и все другие. Такой путь благословен апостолом и Господом. Об этом в главе «Половое воздержание».
Вот как об этой гордыни пишет Ле Со, про свое индусское сообщество институциональных монахов:
«Они отреклись от мира — замечательно! Теперь они принадлежат к локе, «миру» тех, кто отрёкся от мира! Они образуют некое новое сообщество, собственную «группу», становясь своего рода духовной элитой, отделённой от обычных людей и призванной поучать их, словно «книжники и фарисеи», чьё поведение заставляло даже Иисуса, исполненного сострадания, терять самообладание. Затем развивается целый свод правил поведения, даже более жёсткий, чем в миру, со своими титулами, почтительными приветствиями, иерархией и прочим. Шафранные одежды становятся не столько знаком отречения, сколько принадлежности к «ордену свами». Поистине, редки те из них, кто, если и не требует, то хотя бы не ожидает особого уважительного отношения в связи со своим одеянием. Вместе с дикшей они получают доступ в сообщество «духовных лиц» и право получать пищу и все виды севы (служения) от других».
Надо ли что-то тут комментировать? У индусов также это ведет, чаще всего, к гордыне. У нас, когда мягко плывет над землей равноангельный, за ним стелется его длиннющая лента с клобука, как фата у невесты. А когда он наденет на себе весь парад — великую схиму со всеми символами, знаками, письменами по всей длине — так сразу видно — воин света. Остается только световой меч купить, продается, кстати, в детских магазинах. У моего сына в 6 лет такой был. Потом все эти равноангельные собираются на небольшой фуршет и вручают друг другу медальки и шапки разных цветов и алмазные посохи, обозначающих их степени, вероятно, крестоношения: чем ярче шапка и посох, тем, вероятно, тяжелее крест.
Ле Со:
«Но сами узы, которые необходимо было разрубить, нельзя разрушить с помощью ритуала. Это можно сделать лишь с помощью теджобинду, «жемчужины славы», Самосветящегося, о котором говорят Упанишады, Сияющего луча света, освещающего глубины души... Лишь побуждаемый изнутри и преисполненный славой света, сияющего в его сердце, парамахамса отбрасывает все атрибуты и выходит за пределы (экстаз «Е.Ж.»)... Тот, кто вышел за пределы и забыл своё место в каких-либо системах... более не осознаёт своё... тело и мыслительные способности и не отождествляет себя с тем или иным состоянием сознания... будь то бодрствование, сон или глубокий сон».
Тема света является центральной в четвертом томе. Здесь лишь небольшая цитата Паламы:
«Когда святые мужи видят в самих себе этот божественный свет — а они его видят, когда при неизреченном посещении усовершающих озарений получают боготворящее общение Духа, — они видят одежды своего обожения, потому что благодать Слова наполняет их ум славой и сиянием высшей красоты, как на Фаворе Божество Слова прославило божественным светом единое с Ним тело».
То есть спасение происходит в результате обожения, а обожение — в результате видения света. Как видим по ключевому вопросу — вопросу освобождения, спасения Палама и Ле Со полностью согласны. Даже термины совпадают: «жемчужина славы» и «благодать наполняет ум славой», «сияющий луч» и «сияние высшей красоты», «Самосветящийся» и «божественный свет». Тема экстаза, выхода за пределы себя — это излюбленная тема Плотина и Паламы. О чем в соответствующих главах.
Ле Со:
«Но пока внутренний свет не воссиял в полной мере и... жемчужина славы глубин нашего существа — полностью не преобразила способность различения до самого основания, человек не имеет права произносить «Я есмь Брахман». Ибо ахам, которое он осознаёт в своём проявленном сознании — это по-прежнему лишь эго произносящего, только косвенно указывающее на глубочайшее Ахам, о котором говорят писания».
То есть пока свет изнутри не преобразит тебя, не говори, что ты спасен. Робер Белэ в книге «Безвидный свет» пишет:
«Иоанн Дальятский не преподает оригинального учения, но его доктрина очень близка к учению Макария, когда ему случается говорить, что вход в место, где в вечности пребывает Господь превыше облака Его славы, невозможен для того, кто не имел такого опыта еще в этой жизни, или что «все, кто не видели этих вещей, еще пребывают среди мертвых»».
Вы видите, если свет не засиял в голове, или где там он должен сиять, в пупке, так вот, если света нет, то нет и спасения. У индусов и парахрстиан одно и тоже. Опять же, здесь только наброски. Все самое главное в четвертом томе.
Ле Со:
«Это невидимый луч, исходящий из Светоносной Жемчужины, в глубочайшей бездне истинного Я; и это луч смерти, безжалостно уничтожающий всё на своём пути. Благословенной смерти! Он пронзает всё на своём пути, не встречая преград, и поглощает все желания, даже высшее и окончательное желание, желание не-желания, желание самого отречения. До тех пор, пока остаётся хоть какое-то стремление, нет подлинной санньясы, а стремление к ней — это, само по себе, её отрицание. «Лишь тот подлинный санньяси, кто отринул и отречение, и не-отречение». Прощай, всякое узнавание меня людьми как санньяси!»
То есть полное и всецелое отрицание, всего и вся. А вот классик православного христианства:
«С таковым соединяющиеся, подражая по возможности ангелам, боговидные умы — поскольку по прекращении всяческой умственной деятельности происходит соединение обожаемых умов со сверхбожественным светом — воспевают это самым подходящим образом путем отрицания всего сущего, — до такой степени будучи поистине и сверхъестественно просвещены блаженнейшим соединением с тем, что является Причиной всего сущего, Само же — Ничем, как всему сверхсущественное запредельное».
«И если ты, мой возлюбленный Тимофей, ревностно стремишься приобщиться к созерцанию мистических видений, то устранись от деятельности и чувств своих, и разума, и от всего чувственно воспринимаемого, и от всего умопостигаемого, и от всего сущего, и от всего не сущего, дабы в меру своих сил устремиться к сверхъестественному единению с Тем, Кто превосходит любую сущность и любое ведение, поскольку только будучи свободным и независимым от всего, только совершенно отказавшись и от себя самого, и от всего сущего, то есть все отстранив и от всего освободившись, ты сможешь воспарить к сверхъестественному сиянию Божественного Мрака».
Лже-Дионисий Лже-Ареопагит.
А? Каково? Прошу меня простить. Я в каждом томе привожу эту цитату. Не могу до конца ей насладиться. Особенно про «Мрак» с большой буквы хорошо, не находите? Кстати, слово «Мрак» встречается в «Мистическом Богословии» Лже-Дионисия семь раз. Слово «Бог» три раза, а вот слово «Христос» ни разу. Так, для информации. А это, на секундочку, трактат человека, который лежит как фундамент в основании сердца православия — исихазма, так вот, трактат о том, как соединиться с этим Мраком.
То есть, фактически, трактат о «мраке» без «Христа» и есть сердце православия. Конечно, умные мужи мне возразят, что «Мрак» — это не тьма, это такое обилие света, что аж слепнет человек. Ну да, ну да. Именно в таких сентенциях и составлен, вероятно, Новый Завет? Кстати, Лже-Дионисий и не считает, что апостол Иоанн говорит истину, когда пишет: «Бог есть свет, Бог есть Дух, Я есмь истина». Вот, что он пишет:
«Он (Бог «Е.Ж.») ни знание, ни истина, ни царство, ни премудрость, ни единое, ни единство, ни божество, ни благость, ни дух — в том смысле как мы его представляем, ни сыновство, ни отцовство, ни вообще что-либо из того, что нами или другими (разумными) существами может быть познано. Он не есть ни что-либо не сущее, ни что-либо сущее, и ни сущее не может познать Его в Его бытии, ни Он не познает сущее и бытии сущего, поскольку для Него не существует ни слов, ни наименовании, ни знаний; Он ни тьма, ни свет, ни заблуждение, ни истина».
Бог не свет, не истина, не божество, Он не сущий, Он не дух. Да-да, это фундамент для Максима Исповедника, для Паламы и прочих псевдохристиан. Скажите мне пожалуйста, на псевдоучении какое можно построить учение? Псевдо. На псевдоученике апостола какое христианство? Псевдохристианство. А если, по слову Максима Исповедника, было бы известно, что это автор не первого века, то он, несомненно лжец и подлец. Это мнение святого Максима. Тогда получается, что автор корпуса ареопагитик не псевдоученик, а лжеученик. А какое христианство на лжеученике? Правильно, лжехристианство. Поэтому, все, что основано на Лже-Дионисии, — это лжехристианство, простая логика. И опять, это только наброски, вся инфернальность Лже-Дионисия в третьем и четвертом томах.
Ле Со:
«Без сомнения, в сердцах многих есть зачатки этого внутреннего озарения, но этот свет чаще всего воспринимается лишь сквозь призму разума. И даже подобная рефлексия сама по себе столь прекрасна, что людям обычно не приходит мысль обратить свой взор на сам её источник — или, возможно, они инстинктивно боятся быть ослеплёнными его величием. В ведантистской среде это, естественно, описывается в терминах недвойственности. В семитском мире, где жил Иисус, и который оставил такой глубокий отпечаток на духовном опыте Запада, «зрящий» просто обнаруживает себя в присутствии Бога, Которому он преклоняется и Которого любит, чья всемогущая сила восполняет всю человеческую немощь, и чья святость очищает его от грехов:
«Отец, да святится имя Твоё!
Да придёт Твой Дух!
Подай нам пищу, в которой мы нуждаемся,
И прости нам наши грехи».
(Ср. Лк. 11:2-4) [114]
Недвойственные формулировки веданты, равно как и дуалистические формулировки, исходящие из глубин семитского образа мысли — лишь следствие внешних условностей и рамок. Только вера делает возможным выход за их пределы — и вера самодостаточная, утверждённая сама в себе».
Это важное замечание. Как мы увидим в дальнейшем, описание опыта слияния, растворения, смешение у Паламы и коллег ничем не отличаются от индусов, гностиков, даосов, неоплатоников. Но трактовки бывают разными, в зависимости от школы мысли. Но в методах и описаниях процесса и результата все они совпадают. И недвойственность, и дихотомия присутствует у псведохристианских мистиков.
Ле Со:
«Да, остаётся только «То, лишь То!» Но останется ли некто, кто сможет сказать: «То», помыслить или почувствовать Это? Для себя самого — того, о ком мы продолжаем говорить, — он в блаженстве без остатка исчез в тайне своего Источника».
И сравним с Иоанном Дальятским. Святой Церкви востока пишет:
«Если ты выказываешь ей послушание и пребываешь в безмолвии и борении трудов и браней; посредством чего делается она чиста и ясна, и чем освящается и сияет для получения дарований и откровений и [умного] восприятия тайн Божиих; в каких местах ум, проходя через них, стяжевает [умное] восприятие и ведение; посредством чего он бывает поглощен в глубоком оцепенении при видении света, и отъемлются у него [умное] восприятие и свобода, и забывает он себя самого».
Нет уже Дальятского. Поглощён он, как и Ле Со. В оцепенении отняли у него восприятие самого себя, свободу, самоидентификацию, так что он вообще забыл себя. Про все эти «забывания себя» подробно в главе «Апофатика» четвертоо тома. Скажете, что Дальятский еретик? Еретику Евагрию это не мешает занимать видное место в книге книг — «Добротолюбии». А как насчет Паламы?
«Будучи светом и видя свет посредством света: взглянет ли на себя — видит свет; на то ли, что видит, — все тот же свет; на то ли, через что видит, — свет и здесь; и единение в том, чтобы всему этому быть одним, так что видящему уже не распознать ни чем он видит, ни на что смотрит, ни что это все такое, кроме только того, что он стал светом и видит свет, отличный от всякой твари».
А как насчет Иосифа Хаззайя:
«Ибо когда его [ума] духовная составляющая поглощается оной сокровенной славой созерцания Святой Троицы, никто там не в состоянии отличить свою природу от оного святого света».
А вот еще один православный святой — Сахдона, (или Бар Сахда) (VII в.) епископ Махозе д’Ареван в области Бет-Гармай в Персии. Изначально был несторианином, но в 630 г. стал православным:
«Когда взор телесного ока очищен и его свет смешивается с сияющим блистанием солнца, он видит его самое в его свете; так и когда сердце очищено, и озаряется око его ведения, и свет его взора смешивается с сущностным блистанием Духа Божия, оно видит духовно великое Солнце правды и услаждается Его красотой в благодатном сиянии духовных лучей, изливающихся свыше».
Ле Со, продолжая этот экстатически-светоносный ряд, пишет:
«Поэтому мы должны принять тот факт, что ничто в нас не способно обрести или достигнуть этого самоосознания, главного мифа веданты. После того как дэва этого мифа проявлен и обнаружен, все другие дэвы растворяются без лишних слов. Они исчезают; лишь Брахман, Атман, истинное Я сияет в Своём собственном свете, а всё прочее лишь освещается Им:
Эта высшая обитель Брахмы, в которой утверждено
И вслед за которой сияет всё мироздание;
(Мундака Упанишада, 3.2.1.).
Лишь её светом озаряется всё;
И всё сущее – лишь отблески её сияния.
(Мундака Упанишада, 2.2.11)».
И в завершении — последняя цитата:
«Обнаружив в адвайтистском опыте всю полноту тайны и вездесущего присутствия Христа, они (монахи разных религий в объединительном экстазе «Е.Ж.»), наконец, отбросят всё в своём символическом погружении в Гангу и вместе с пламенным одеянием получат от гуру неотложный приказ отправляться в место (лока) за переделами всех мест, к самому Источнику. Всё это не будет означать основание какого-то нового ордена, поскольку санньяса ни в коем случае не является орденом, а Дух не способен что-либо основать, скорее, Сам будучи для всего основой. Очевидно, такого рода санньяса не будет ограничена какими-либо рамками и станет открыта для всех, кто к ней призван, независимо от культурного или религиозного происхождения».
Мы видим, что частое призывание имени Христа, кстати, гораздо чаще, чем у Лже-Дионисия, не делает человека христианином. Или мы признаем Ле Со христианином? А, между тем, он верил в Иисуса как Сына Божия. Так по какому же признаку мы откажем Ле Со в звании христианина? Он не поклонялся никаким богам, кроме Единого. Он признавал Троицу и Боговоплощение. Чем же он не христианин? Тем, что жил в Индии? И носил шафранное одеяние? Или тем, что сменил имя, данное в монастыре? Чем же Ле Со не христианин?
Я отвечу. Тем же, чем и Лже-Дионисий и все остальные, кто не принял дар нового рождения, не принял спасения мгновенно без дел и аскезы, без созерцания света в своей утробе, без анахоретства и «бегания людей». Тем, что не возложил единственное упование на кровь, пролитую Сыном Божиим за него на кресте. Тем, что не поверил, в рождение свыше, дело Бога, а не человека, которым, и только им одним, он наречен сыном Бога и братом Иисуса. Тем, что не поверил в праведность, дарованную ради праведности Иисуса. Не поверил в святость, в которую он облекся в крещении, а не в результате своего подвига по стоянию на столбе.
Так вот, если мы берем этот признак христиан, а другого Завет не знает, ибо «все водимые Духом Божиим суть сыны Божии» и больше никак, то много ли христиан в нашей церкви? Все, кто вслед за Паламой и Лже-Дионисием зарабатывают спасение — не христиане. Все, кто аскетическими усилиями обоживают сами себя, задействуя благодать как энергию — не христиане. Все, кто считает, что принадлежностью к правильной церкви они будут спасены — не христиане. Все, кто надеется на соблюдение правил и канонов — не христиане.
Христианин — это новое творение. Ну элементарно ведь:
«Кто во Христе — новая тварь»,
«Кто Духа Христова не имеет, тот и не Его».
Если человек не знает рожден ли он свыше, не уверен живет ли в нем Дух, не верит, что он облекся во Христа, не думает и не живет по-новому, ну давайте же будем, наконец, честны, — такой человек не христианин.
Конечно, бывает, что человек рожден свыше, и его новый человек уже по-другому, мучительно, реагирует на грех, отзывается на благодать, даже водится ей, но его наша церковная дидактика не научила пониманию того, что с ним произошло. Да, так очень часто бывает. Он продолжает жить во грехе, просто потому что ему объяснили, доходчиво так, вдумчиво, неспешно, с толком, с чувством, с расстановкой, что он свинья, и что лучшее, что он может сделать, это смириться со грехом и его «почаще исповедовать». Это то, чему я был научен от десятков священников, к которым я со слезами и на коленях обращался два десятка лет с просьбой объяснить почему я продолжаю жить во грехе. Более того, когда моя жена в очередной раз принесла записку на исповедь, в которой было мало грехов, ее отругали и сказали, что человек должен грешить до 250 раз за день («по отцам», конечно, прибавил батюшка авторитета своей доктрине), а потому, мол, приноси следующий раз нормальный, православный список. А людей, которые не знают в чем исповедоваться, ну страшное же дело, без греха провел человек неделю, по слову знакомого священника, «хочется кадилом по голове огреть». И это какое христианство? Лже? Или псевдо?