✟ Virtus et Gloria

Греческая религия

Восточная теория спасения строится на трех китах: идее заслуг, искупления от власти дьявола и обожения через благодать. Темы жертвы и оправдания как юридические акты наименее интересны греческой и восточной мысли. Давайте посмотрим на три основные направления греческой религии. Область греческой религии не является моим основным предметом интереса, даже второстепенным не является. Я допускаю неточности в изложении, которые могут быть допущены, особенно в деталях. Однако общие черты, думаю, изложены и поняты мною правильно.

Идея богов как правителей, подобных человеческим правителям государства, является основополагающей для греческой религии. Изначально так и было, потому что в греческой религии само государство представляет собой главное благо: боги, следовательно, должны способствовать благу государства так, как это делают его человеческие правители, то есть, вознаграждая хороших и наказывая плохих.

Платон, однако, придал этой доктрине о двойном божественном возмездии эсхатологический смысл. Наконец, стоики рассматривали сам мир как великое государство, правителями которого являются боги, а гражданами — люди. Во всем этом мы имеем точный аналог морализма греческих отцов. Так как человек не утратил образ, то может свободно выбирать добро и зло, а потому ему нужна только правильная информация, новые вводные данные, о том, что теперь Бог — Иисус и нужно соблюдать Его заповеди, а не Моисея.

Именно так верят в православии: Иисус – имя Бога, у других народов имя Бога – Митра, Вишну, Шива и прочие. Человек рождается свободным выбирать добро и зло, а инициирующая благодать Бога в результате жертвы и примирения, делающая из мертвых живых, способных воспринимать божественный свет, не является необходимостью.

Кстати, теория потери подобия и сохранения образа не является единственной, как часто профанируют это наши учителя. Действительно, некоторые древние отцы проводили различие между понятиями образа и подобия, хотя некоторые не делали такого различия. В частности, на тождественности этих терминов настаивали Афанасий и Кирилл Александрийские. В русской богословской традиции такого мнения придерживался Филарет Московский, который, ссылаясь на еврейский текст Библии, показывал, что понятия образа и подобия нередко являются в Писании взаимозаменяемыми.

Таким образом, если мы не проводим различия, что очевидно из Быт. 1:27, то человек, утратив образ, перестал быть способным жить в божественном благе, о чем явно говорит Павел:

«Ибо мы уже доказали, что как Иудеи, так и Еллины, все под грехом, как написано: «Нет праведного ни одного; нет разумевающего; никто не ищет Бога; все совратились с пути, до одного негодны; нет делающего добро, нет ни одного» [1].

Златоуст:

«Апостол обвинил эллинов, обвинил иудеев, следовало, наконец, говорить об оправдании, которое совершается чрез веру. Ведь если не помог закон естественный, не сделал что-нибудь больше и закон писанный, но оба даже послужили бременем для людей, не воспользовавшихся ими, как должно, и показали, что они сделались достойными большего наказания, то, наконец, необходимо было спасение при помощи благодати» [2].

Феофан Затворник:

«Один от другого перенимали и стали все как один непотребны и безблагостны. Страсти, обобщившись и завладевши всеми, не давали уже показаться среди них ничему противному страстям, коим служат все. Как внутри отталкивается всякое доброе помышление и чувство, так вне никто в таком обществе не смеет поднять голоса в противность общей страсти. Всякий вновь рождающийся в сем обществе или поступающий в него совне, поглощается общим духом или извергается вон» [3].

Как всегда, Феофан, пытаясь совместить очевидные идеи Писания и традиции, в которой он жил, пишет одно, а через абзац пытается увязать другое. Так, спрашивается, если «никто не ищет Бога», если «все до одного негодны», если «нет делающего добро, нет ни одного», то как говорят моралисты и защитники свободы, религиозные либералы, что человек в состоянии до обновляющей волю благодати искать сам Бога, сам стучать, сам делать добро? Прочитайте хорошенько следующий текст, может, хоть он заставит задуматься.

Златоуст, беседы на Колосян 5.1:

«Людей более бесчувственных, чем камни, вдруг возвести к достоинству ангелов, единственно посредством безыскусственных слов и одной веры, без всякого труда — это действительно слава и богатство тайны, подобно тому, как если бы кто-нибудь пса, издыхающего от голода и паршей, гнусного и отвратительного, уже не могущего двигаться и заброшенного, вдруг сделал человеком и показал на царском престоле.

Как бы черпая из некоей глубины, им надлежало познать, что Владыка всего — Он есть Бог, что Ему одному должно служить, что дивное устройство жизни есть благо, что настоящая смерть не есть смерть, а настоящая жизнь — не жизнь, что тело восстает, делается нетленным, восходит на небеса, сподобляется бессмертия, водворяется с ангелами, преселяется. Человека, стоявшего так низко, после того, как он перешагнул все эти (ступени, Христос) посадил на небесах, на троне; того, который был ниже камней, поставил выше ангелов, архангелов, престолов, господств» [4].

Таким образом, идея спасения через добровольное делание добра, без привлекающей, подготавливающей, оживляющей благодати не только не Библейская, но и осуждена соборами и святыми V-VI вв. в спорах с Пелагием и его последователями.

Кроме того, как видим — религиозная система олимпийцев прекрасно соответствует идее заслуг и штрафов. Опять же, конкретные заимствования могут защищаться одним ученым и опровергаться другим. Но как я и говорю в главе «Благодать» первого тома, дело состоит в том, что человеческая религиозная потребность все время тянется к язычеству. Иг. Петр (Мещеринов) называет это «общей религиозностью», в противовес «специфически христианскому». Безусловно, идея наград занимает важное место в Писании, но эта идея не связана со спасением, которое подается только Христом, благодатью (даром) по вере, которая сама есть дар Божий.

Я скажу о себе. У нас в общине есть девушка-инвалид. Я часто ей помогаю. И когда она, очередной раз рассыпается в благодарностях, я думаю: «Если я и спасусь, то вот по молитвам таких как она за меня, недостойного». Где в этом размышлении место для Христа и Его жертвы? Где кровь Бога на кресте? Где кровавый пот в Гефсимании? Где пробитые руки и восклицание Фомы: «Господь мой и Бог мой»? Нет ничего этого. Есть надежда спасения по делам. И вот каждый раз отвергать эту идею и есть подвиг веры. Это, как оказывается, чрезвычайно трудно. Надеяться только на жертву Христа чрезвычайно трудно.

С другой стороны, несмотря на этот моралистический взгляд на спасение, все эти заслуги и штрафы, греческие отцы осознавали в человеке более глубокую потребность в Божественном искуплении. И это они выражали двумя особенно характерными способами.

Во-первых, мы видим дальнейшее осознание власти дьявола над человечеством. Грехопадение не означает, что человек просто омрачился умом, или частично что-то там утратил, да и непонятно, что именно, но он действительно оказался под властью дьявола до такой степени, что стал его собственностью, который, таким образом, имеет на него справедливые права, которые Бог должен признать. По мнению восточных отцов Он делает это, отдавая Христа на смерть, и Его смертью оплачивается счет дьявола, выставленный для выкупа его пленников. Это когда говорят, что западная юридическая теория поганая (pagan — языческая лат.) и ужасно звучит. Вероятно, Бог платящий выкуп дьяволу, звучит намного лучше?! Это, таким образом, первая идея, которой морализм греческих отцов нарушается введением отчетливо искупительной идеи, от которой трудно увернуться в богословии Павла.

Власть демонов — это темное пятно в ясной рациональной схеме заслуг и оценивающих поступки богов-олимпийцев, набросанной ранее. Мы видели, как даже в самой моралистической доктрине с ней приходилось считаться. Здесь мы видим, что идея демонической силы еще глубже завладела греческим христианином и вынудила его к такой отталкивающей доктрине, как смерть Христа для оплаты счета, предъявленному дьяволом Богу. Безусловно, не все отцы приняли эту идею. И размышляли над другими вариантами.

Очень изящно вышел из этой ситуации Златоуст. По его мнению, дьявола надули в ходе сделки: дали вроде как человека Иисуса, но под его человечеством оказался Бог, и дьявол сломал себе зубы об него, а поэтому уже не смог удерживать всех людей в аду. Естественно, что идея спасения по делам и заслугам, как и идея о том, что человек был рабом дьявола, в Писании не содержится. Но мы к этому уже давно привыкли. Мы живем «бабьими баснями» и «преданиями старцев». Новый Завет устами Господа и апостолов говорит, что мы были «рабами греха к смерти», а не собственностью дьявола:

Рим. 6:16 «Неужели вы не знаете, что, кому вы отдаете себя в рабы для послушания, того вы и рабы, кому повинуетесь, или рабы греха к смерти, или послушания к праведности?»

Теперь посмотрим, как эта демоническая идея власти над людьми выражала себя у греков. Некоторые исследователи, по сути, выделяют в греческой религии три элемента, можно сказать, равной важности.

Во-первых, мы имеем уже упомянутый выше олимпийский пласт. Это – рациональный элемент в религии, который особенно доминирует в греческой классической литературе, начиная с Гомера и далее. Но также в литературе засвидетельствован и прочно укоренился в реальном культе второй элемент — хтонический, поклонение богам подземного мира и мертвых.

Наконец, третьим элементом греческой религии, фракийского происхождения, но прочно утвердившимся в Греции в классические времена, является третий тип — дионисийский. Два последних слоя составляют, в противоположность олимпийскому элементу, иррациональное брожение в греческой религии. В хтоническом слое, в частности, высокопримитивные религиозные взгляды сохранились и в классическую эпоху Греции, а в дионисийском элементе, хотя и в его греческой форме, измененной от первобытной дикости, все еще проявляется сильный антирациональный элемент.

Мы продолжим описывать эти три типа религии, и особенно их соответствующее отношение к понятию спасения. Мы переходим от поклонения светлым, антропоморфным богам Олимпа, к поклонению темным божествам подземного мира и духам мертвых. Формула этой религии как «do ut abeas» — «давать, чтобы отогнать». Это «апотропейная» религия, религия страха и избавления за счет ритуалов и оберегов. Она находит свое наиболее характерное выражение в идеях, связанных с убийством. Проклятие призрака мертвого или его мстителя у Гомера — Эринния, присоединяется к убийце как «миазма», она заражает его, чтобы навлечь все зло на себя и на других, с кем он может вступить в контакт. Однако это лишь особый вид общей веры в злое демоническое влияние, которое действует как «миазмы» и влечет за собой всевозможный вред, болезни, заблуждения и зло любого рода. Очищение от этого «миазма», конечно же, является целью ритуала. Средства очищения отчасти действительно являются простыми церемониями примитивной магии, которые пытаются избавиться от миазмов путем водного очищения, растирания или каждения. Частично, однако, они состоят из жертвоприношений, призванных умиротворить темные силы. Кажется очевидным, что жертвоприношение задумывалось как замещение. Еврипид говорит о крови жертвоприношения, вылитой на руки оскверненного человека, как о «смывающей убийство убийством».

Вот, вполне вероятно, откуда идея избавления от власти дьявола путем замещения, выкупа и жертвы у ранних греческих отцов. Мы сбрасываем со счетов одну простую вещь: эллины в широком значении, от Александрии на юге и до Скифии на севере, то есть не только этнические греки, обожали свою культуру, науку, философию — то, что мы называем цивилизацией. Для них эллинская цивилизация была проекцией неба. И это вполне объяснимо: нигде в остальном мире не было ничего похожего по глубине, красоте и развитости греческой поэзии, прозе, музыке, философии, живописи, религиозному культу и прочему.

Как для нас, русских, проекцией неба является «святая Русь», от океана до океана, с Польшей, Финляндией, Аляской и Калифорнией, так греки почитали божественной свою цивилизацию. Через много веков, рассматривая проработанное богословие войны русских учителей церкви, все их книги и высказывания о восстановлении Империи, о призывании наказания Божьего на «коллективный запад», о благословении и освящении гаубиц и крылатых ракет, будут искать в этом глубокий богословский смысл. Будут пытаться понять, что стоит за выдающейся православной формулой: «Мы русские, помилуй Бог, какой восторг!» А его нет, глубокого этого смысла, нет, это просто патриотические архетипы, распространенная форма деформации сознания, основанная на тщеславном превознесении одной нации над другой, один из земных идолов.

Так и греки. Это для Павла греки были оскверненными язычниками, до принятия Христа, разумеется. И для нас греческая цивилизация интересна только на время туристической поездки в Парфенон. Поэтому мы за эти патристические идеи эллинов не держимся, как за что-то родное, домашнее, возведенное, кроме того, в ранг «неба на земле». Но для греческих отцов этот груз был непреодолим. Идеями неоплатоников, религиозным мировоззрением Эллады наполнено все греческое богословие, с его небиблейской апофатикой, ужасной аскетикой, эманациями, энергиями и прочим.

И, наконец, третья интересующая нас часть — это идея обожения у греков. Мы подошли к дионисийской религии. Коренной идеей в ее первоначальной фракийской форме было обожествление поклонников, которые в экстазе вакхического танца считали себя одержимыми богом, а также практиковали мистическое поедание бога, воплощенного в жертвенном быке, его священном животном, таким образом, самым тесным образом отождествляя себя с ним. Фракийцы также верили, что те, кто таким образом соединялся с Дионисом, вступали в бессмертие вместе с ним после смерти. Нынешний же союз фактически рассматривался как предвкушение этого бессмертия. Такова суть первоначальной религии Диониса.

Мы должны, однако, рассмотреть далее ту форму, которую она приняла в орфических мистериях, которые, как следует отметить, объединили ее с очищениями хтонической религии. Здесь мы находим добавление к первоначальной религии Диониса теософского мифа, объясняющего понятие обожествления в экстазе признанием в человеке высшего или дионисийского элемента, души. Она по сути своей божественна, и жаждет вернуться к своему источнику, но находится в союзе с низшим или титаническим элементом, телом, от которого она ищет избавления. Поэтому наряду с экстазом орфические учителя признавали аскетизм как средство, способствующее возвращению души к Богу. Позволю одну цитату из работы Сулеймановой Н. Ю. «Культ Диониса и «Дело о вакханалиях» в Риме»:

«Человек, перешедший за грань личного и человеческого сознания, ощущает себя «божественным» и становится богоодержимым. Единение с богом достигалось жертвоприношением животного, которое раздирали на части и поедали сырым (жертвенное животное было соединёно с богом, а потому человек поедал бога, «Е.Ж.»). Дионисийский экстаз рассматривался вакхантами как внутреннее единение с природой и растворение в ней. Состояние экстаза предполагало, с одной стороны, двойственность человеческой природы, а с другой — наличие духовного посмертного существования из-за прижизненного «обожения»»/i> [5].

В нашем случае Евхаристия, как бы мы ни понимали процессы, связанные с освящением, со вкушением Святых Даров (мы знаем, что по этому поводу существуют либо легкие, либо глубокие разногласия и разномыслия в разных Церквах, у разных христиан), является Таинством Тела Христова, то есть Церкви. Таково древнейшее и никем не оспариваемое Священное Предание, опирающееся и на Священное Писание, зафиксированное там, и не только там, но и в последующем богословии. Т.е. виновна вся община, вся Церковь, а не просто какой-то отдельный член, который заболел или умер. Вся Церковь ответственна за непорядки» [6].

Об этом пишет и Шмеман в «Таинстве Царстве». Но ведь он курил! Разве может от курящего человека исходить истина? Несчастные, введенные в заблуждение «преданием старцев», безграмотные, поглощенные с упоением своим невежеством, вероятно, реализуя даоский принцип достижения Дао полным неведением, парахристианские последователи «особого религиозного мировоззрения». Итак, Шмеман:

«Евхаристия определяется и рассматривается как одно из таинств, но не как «таинство собрания», согласно определению его в пятом веке автором «ареопагитик». Можно без преувеличения сказать, что в этой «схоластической» догматике экклезиологический смысл Евхаристии просто игнорируется, как забыто в ней и евхаристическое измерение экклезиологии, то есть учения о Церкви.

Здесь, прежде всего, нужно указать, что обе эти «редукции» Евхаристии — и в богословии, и в благочестии — находятся в открытом противоречии с самим чином Евхаристии, как его с самого начала хранит Церковь» [7].

И правильно наши епископы боятся что-то трогать. Это священный подсознательный страх: «коснись одного и все посыплется». Все эти извращения корнями уходят в эллинский мир, в мистерии коптов и сирийцев, египетских гностиков. И мы можем где-то подрихтовать очевидные перекосы, но сути это, конечно, не меняет.

А суть — жажда богов, героев, мистерий, ритуалов, оберегов, жрецов, алтарей и храмов, императорского входа, тяжелой парчи и густого каждения, толстых свечей и золотых ковчегов с реликвиями. Это – народная религия, а народ в славянском языке «язык», а потому эта религия языческая. У отца Алексея Уминского есть прекрасная лекция [8] на эту тему, в которой он рассуждает о том, что народ формирует религиозную повестку церкви, как на западе, так и на востоке: там — либерализм и ЛГБТ, а у нас — милитаризм и язычество.