✟ Virtus et Gloria

Платон

О Платоне столько сказано, что я постараюсь лишь кратко выделить интересующие нас места его учения. Здесь важнее передать ощущение единства всех языческих концепций восхождения. Важные элементы, интересующие нас, выделю жирным.

Царство форм — это божественный мир. Формы обладают более истинными, чем любые боги мифологии, характеристиками божественного: вечностью и бессмертием. Платон называет царство Форм в «Федре» «топосом гипероураниос», местом над небесами — очевидно, местом обитания богов. В силу своей способности познавать Формы душа является обитателем этого царства, она принадлежит к этому месту над небесами, она божественна. Это «та же самая необходимость» («Федон»), которая лежит в основе как существования Идей, так и предсуществования (и вместе с этим бессмертия) души, из-за сингенеи (родства) между душами и Идеями, которая должна показать, что они (души и Идеи) одного рода, одной природы.

Поэтому поиск душой знания о Формах — это в некотором смысле ее возвращение домой. Душа по природе своей божественна и стремится вернуться в божественное царство. И она делает это в акте созерцания — «феория» — Бытия, Истины, Красоты, Добра. Этот акт «феории» — не просто рассмотрение или понимание, это — единение с истинными объектами истинного знания, участие в них. Он выражает, как снова и снова говорит крупнейший исследователь Платона Фестюжьер, «un sentiment de pre´sence» — чувство присутствия, непосредственности. Что такое эта «феория», станет ясно по мере того, как мы продолжим.

Как душа возвращается в эту феорию Форм, которую она когда-то имела в своем до-мирском существовании? И что это вообще за возвращение? Дальше приведу в своем изложении аллегорию пещеры из седьмой книги «Государства».

Представьте себе состояние людей, живущих в некой пещере под землей, с открытым для света входом и длинным проходом по всей пещере. Здесь они находятся с детства, прикованные за ноги и за шею так, что не могут двигаться и могут видеть только то, что находится перед ними, потому что цепи не позволяют им повернуть голову. На некотором расстоянии выше позади них, за их спинами, горит огонь костра, а между узниками и костром — дорожка на возвышении, подобно тому, как мы поднимаемся на высокое крыльцо, или в городах, построенных на горе, дорога выше нашего уровня начинается буквально уже в нескольких метрах от нас. А костер еще выше, то есть, имеется три уровня: уровень заключенных, уровень дороги за их спинами, примерно на уровне их голов, и костер за дорогой, но на уровне человека с вытянутыми руками, который стоит на дороге.

Теперь представьте себе людей, идущих по этой дороге и несущих различные предметы искусства, включая фигуры людей и животных из дерева, камня или других материалов над своей головой. Таким образом, свет костра освящает только предметы в руках людей, но не самих людей. Естественно, некоторые из этих людей будут говорить, другие молчать. Странная картина, и странный вид заключенных — таких же, как мы сами. Все это происходит за спиной узников. Они не могут повернуть голову, смотрят впереди себя на стену. Заключенные таким образом, они не видят ни себя, ни друг друга, кроме теней, отбрасываемых светом костра на стену пещеры напротив них, и так же мало они видят предметы, проносимые мимо. Когда один из людей, переходящих за ними, заговорил, они могли предположить, что звук исходит от тени, проходящей перед их глазами. Таким образом, во всех отношениях такие заключенные признают реальностью не что иное, как тени этих объектов.

Теперь подумайте, что произойдет, если их освобождение от оков и исцеление от их неразумия должно произойти следующим образом: одного из них освободили и заставили внезапно встать, повернуть голову и идти с глазами, поднятыми к свету; все эти движения были бы болезненными, и он был бы слишком ошеломлен, чтобы различить предметы, тени которых он привык видеть. Как вы думаете, что бы он ответил, если бы кто-то сказал ему, что то, что он видел раньше, было бессмысленной иллюзией, а теперь, будучи несколько ближе к реальности и повернувшись лицом к более реальным объектам, он получает более верное представление?

Предположим далее, что ему показали различные предметы, которые проносятся мимо, и заставили сказать в ответ на вопросы, что представляет собой каждый из них. Не будет ли он озадачен и не сочтет ли он, что объекты, которые ему показывают сейчас, не так реальны, как те, которые он видел раньше?

А если бы его заставили посмотреть на светильник, разве не болели бы его глаза, не пытался бы он убежать и повернуть назад к тем вещам, которые он мог видеть отчетливо, убежденный, что они действительно яснее, чем эти другие объекты, которые ему сейчас показывают?

А если бы кто-то насильно потащил его вверх по крутому и изрезанному подъему и не отпускал, пока не вытащил на солнечный свет, разве он бы не испытывал боль и досаду от такого обращения, а выйдя на свет, обнаружил, что его глаза настолько полны сияния, что он не видит ни одной из тех вещей, о которых ему теперь говорили, что они реальны?

Прежде чем он сможет видеть вещи в верхнем мире, ему нужно будет привыкнуть. Сначала ему было бы легче всего различать тени, затем образы людей и предметов, отражающихся в воде, а потом и сами предметы. После этого будет легче наблюдать за небесными телами и самим небом ночью, глядя на свет Луны и звезд, а не на Солнце и свет Солнца днем.

И, наконец он сможет смотреть на Солнце и созерцать его природу, но не в том виде, в каком она проявляется при отражении в воде или любой другой среде, а в том, какой она есть сама по себе. И теперь он начал бы делать вывод, что именно Солнце порождает сезоны и течение года и управляет всем в видимом мире, и более того, в некотором смысле является причиной всего, что он и его спутники видели.

Сам Платон дает свой комментарий к этой аллегории:

«…а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине — это подъем души в область умопостигаемого... В том, что познаваемо, идея блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

...просвещенность — это совсем не то, что утверждают о ней некоторые лица, заявляющие, будто в душе человека нет знания, и они его туда вкладывают, вроде того как вложили бы в слепые глаза зрение. А это наше рассуждение показывает, что у каждого в душе есть такая способность; есть у души и орудие, помогающее каждому обучиться. Но, как глазу невозможно повернуться от мрака к свету иначе чем вместе со всем телом, так же нужно отвратиться всей душой ото всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем, и есть благо. Не правда ли?» [1].

Пещера — это мир, открываемый нам нашими органами чувств. Это – мир, характеризующийся нереальностью. И все же это – мир, к которому мы привыкли — что мы считаем «реальностью». Душа, которая на самом деле принадлежит к божественному царству Форм или Идей, устроилась как дома в этом мире нереальности, явленном нам через органы чувств. Поэтому Платона волнует поиск душой истинной реальности.

Первая стадия — это пробуждение: пробуждение к тому, что мы находимся далеко от дома, далеко от истинной обители души, царства Форм. Пробудившись, душа должна затем отучиться от своих представлений о ложной реальности и начинать приучать себя к истинной реальности.

Платон рассматривает этот процесс как постепенный: в терминах аллегории заключенные переходят от видения теней и слышания эха к видению артефактных объектов, которые производят эти тени и эхо — это переход от бессознательного обмана к видению того, что именно нас обманывает. Затем, если заключенный пойдет дальше в погоне за реальностью, его словно насильно потащат вверх по крутому и труднопроходимому подъему (что есть болезненный процесс), ведущему к выходу на дневной свет, который ослепит его ослабевшие глаза и ослепит его.

Выбравшись из пещеры, он сможет постичь реальность, которая теперь находится в пределах его досягаемости, лишь постепенно привыкая к ней. Сначала он смотрит на тени, отбрасываемые на этот раз реальными вещами. Затем на ночное небо и на мир в свете звезд и луны. Наконец, он сможет увидеть вещи, открытые самим Солнцем, и действительно созерцать само Солнце.

Долгий и постепенный процесс отстранения от ложной реальности, созерцание истинной реальности и все большего участия в ней — вот что Платон считает восхождением души.

Первый шаг — это пробуждение: осознание того, что мы погружены в то, что только кажется реальностью, что наше знание — это просто мнение (докса). Затем следует процесс отстранения от ложной реальности и созерцания истинной реальности, процесс «пайдейи», воспитания, или исправления. Душа смотрит «не в ту сторону» , потому что она привязана к миру, который открывается ей через органы чувств. Отрешение от этого мира означает для нее отрешение от органов чувств и тела. Он рассматривает конкретные аспекты этой подготовки души, но нигде не забывает, что речь идет о пробуждении и переориентации души: пробуждении души к ее истинной жизни и переориентации души на эту жизнь. Тут и начинается апофатика, апогей которой мы видим у Лже-Дионисия.

Итак, элементом в восхождении души является отстранение от тела и осознание себя как духовного существа. Это очень резко выражено в «Федоне»: человек, который действительно хочет достичь познания реальности, должен стремиться очистить себя — очистить себя от тела и стать чистым в себе. Такой человек будет тем, кто:

«подходит к каждой вещи, насколько это возможно, с помощью одного лишь разума, не вводя в свои рассуждения зрение и не привлекая вместе с мышлением ни одно из других чувств, но используя чистый, абсолютный разум в попытке отыскать чистую, абсолютную сущность вещей, и удаляясь, насколько это возможно, от глаз и ушей, словом, от всего своего тела, поскольку чувствует, что их общение беспокоит душу и мешает ей достичь истины и мудрости» [2].

Этот процесс очищения имеет два измерения: моральное и интеллектуальное. Нравственное очищение — это практика нравственных добродетелей: справедливости, благоразумия, воздержанности и мужества. Это рассматривается как способ очищения души от последствий союза с телом. Неспособность достичь какой-либо из добродетелей означает, что душа находится под чрезмерным влиянием тела. В частности, воздержание и мужество рассматриваются как добродетели, благодаря которым душа, точнее, рациональная часть души, разум или «нус», управляет желающей частью души (источник всех желаний, «эпитемикон») и страстной частью души (импульсы или страсти — особенно гнев — «тимикон»). Отсутствие этих добродетелей означает отсутствие контроля, а это значит, что душа находится во власти иррациональных частей человеческого существа. Целью приобретения этих добродетелей является не само обладание ими, а то следствие, которое они обеспечивают — спокойствие и отсутствие отвлечений для души.

Моральное очищение, понимаемое таким образом, явно является частью философии «мелете танату», практики умирания. Это – один из способов, с помощью которого душа стремится освободиться и отделиться от тела (именно так Платон определяет смерть). В «Федоне» такое очищение представлено этим суровым образом. В других местах Платона — особенно в Государстве и Законах — ясно видно, что такое очищение требует позитивного внимания к телу и его тренировки: тело и весь образ жизни философа переходят в жизнь созерцания.

Платон говорит о «музике пайдея», образовании через музыку, которое, хотя и включает в себя больше, чем мы подразумеваем под музыкой, также включает в себя чувствительность к ритму и форме. Так, он говорит о «решающем значении воспитания в поэзии и музыке: ритм и гармония проникают глубоко в глубины души и завладевают там сильнее всего, принося ту грацию тела и ума, которая присуща только тому, кто воспитан правильно». Такая «музике пайдея» означает, что душа глубоко восприимчива к красоте, и именно красота характеризует форму истинной реальности. В таком понимании моральное очищение можно рассматривать как настройку тела на истинную цель души, которая заключается в созерцании истинной реальности.

Но есть и другое, более важное измерение очищения, которое должна пройти душа при восхождении к реальному, — это интеллектуальное очищение. Его Платон подводит под название диалектики, а ее цель — приучить душу к созерцанию, ноэзису. В «Государстве» Платон обсуждает, какие виды исследований лучше всего подходят для диалектики, и выделяет два: математику, науку о числе и мере, и собственно диалектику, поиск сущности вещей, попытку найти принципы вещей и высший принцип из всех, Идею Блага, от которой зависят все остальные Идеи.

Эти два интеллектуальных направления — упражнения, которые он называет «эгертика тес нусиос», ибо они пробуждают и упражняют понимание («нус»). Это происходит потому, что и математика, и диалектика абстрагируются от того, что представляют нам органы чувств. Они приучают разум иметь дело с объектами, не связанными с органами чувств, чистой реальностью («усия»).

Когда душу провели через этот процесс морального и интеллектуального очищения, когда она уже прошла «крутой и суровый подъем», что она обнаружила? Именно это описывает Диотима в речи из «Пира».

«Тот, кто до этого момента был дисциплинирован в Любви, созерцая прекрасные предметы постепенно и по порядку, теперь, подойдя к концу всего, что касается Любви, вдруг видит красоту, удивительную по своей природе. Вот она, о Сократ, ради которой были понесены все прежние труды. Она вечна, непроизводима, неразрушима, не подвержена ни возрастанию, ни упадку: не является, подобно другим вещам, частично прекрасной, частично уродливой; не бывает в одно время прекрасной, а в другое — нет; не является прекрасной по отношению к одной вещи и уродливой по отношению к другой; не бывает здесь прекрасной, а там уродливой; не является прекрасной в оценке одного человека и уродливой в оценке другого; не может эта высшая красота быть умопомрачительной для воображения как красивое лицо, или красивые руки, или любая часть тела, или как ни рассуждения, ни науки. Она не существует ни в чем другом, что живет или существует, ни на земле, ни на небе, ни в любом другом месте; но она вечно едина и последовательна, и моноэйдична сама с собой. Все другие вещи прекрасны через причастность к ней, с тем условием, что хотя Она никогда не становится ни больше, ни меньше, не претерпевает никаких изменений. Когда кто-либо, восходя от правильной системы Любви, начинает созерцать эту высшую красоту, он уже прикоснулся к завершению своего труда» [3].

«Красота, прекрасная по своей природе»: это цель восхождения души, восторженное видение Красоты самой по себе, Формы Красоты. Но мы должны отметить, что это не просто высшая форма, которую мы различаем; вершина созерцания души — это то, что превосходит все, что она знала прежде. То, что открывается, вечно: оно не рождается и не умирает; оно не увеличивается и не уменьшается; оно свободно от всякой относительности как природы, так и длительности, как любого из своих аспектов, так и места; оно не может быть представлено ни образом (фантазия), ни определением (логос), оно не проявляется в другом, но является уникальным в себе. То, что раскрывается, неисполнимо. Как отмечает Фестюжьер, «это не столько высшая Форма; скорее она выходит за пределы царства Формы: это совершенно ясно из того, что она не допускает определения (логоса)» [4].

Это – понимание формы прекрасного как выходящей за пределы в царстве форм очень похоже на то, что мы находим в «Государстве» относительно Формы Блага. Платон сравнивает Идею Блага в царстве Идей с солнцем в царстве чувственной реальности и распространяет эту аналогию на сравнение между «ноэзисами», понимание, восприятие в умопостигаемой области, и зрение, восприятие в чувственной области:

««Вы знаете, что происходит, когда цвета вещей больше не освещаются дневным светом, а только более слабыми ночными светилами; когда вы смотрите на них, глаза тускнеют и кажутся почти слепыми, как будто в них нет незамутненного зрения. Но когда вы смотрите на вещи, на которые светит солнце, те же самые глаза видят отчетливо, и становится очевидным, что в них действительно есть способность видеть...»

Но я хочу продолжить нашу аналогию еще дальше. Вы согласитесь, что Солнце не только делает видимыми вещи, которые мы видим, но и приводит их в существование, дает им рост и питание; однако оно не то же самое, что существование. Так и с предметами познания: они получают от Блага не только способность быть познанными, но и само их бытие и реальность; а Благо — это не то же самое, что бытие, но даже сверх бытия, превосходящее его по достоинству и силе» [5].

Это объясняет, почему понимание души ослабевает, если она пытается понять вещи, не принадлежащие к царству Форм, — как если бы она пыталась наблюдать этот мир ночью. Форма Блага — это Солнце разумного царства, и это означает, что она является источником всего восприятия в этом царстве — то есть, понимания. Она является «причиной знания и истины». И, как утверждает Платон, оно в некотором смысле находится за пределами знания и истины. Только в свете Идеи блага мы обладаем истинным знанием.

И далее он говорит, что Благо находится даже «за пределами бытия, превосходя его достоинством и силой». Идея Блага — это не просто самое истинно реальное, но сам источник всей истинной реальности. Она находится за пределами знания, и поэтому созерцание Блага — как и созерцание Прекрасного в Симпозиуме — нельзя назвать просто знанием («эпистема»), как и созерцание других Форм. Благо непознаваемо, и душа может лишь прикоснуться к нему или соединиться с ним, упражнявшаяся до этого момента в Любви... теперь, дойдя до конца всего, что касается Любви, внезапно созерцает красоту, прекрасную по своей природе.

«Вдруг» вненачальное видение Прекрасного не достигается и не обнаруживается: оно приходит в душу, открывается ей. Оно находится вне возможностей души; это нечто данное и полученное. Здесь можно было бы говорить о восторге или экстазе: внерациональное видение не просто внезапно присутствует, но внезапно становится непосредственным для души. Непознаваемость конечного Реального, источника всей реальности, и состояние экстаза, которое настигает душу, когда она входит в присутствие окончательно Реального два элемента соединения. Форма Блага непознаваема, и поэтому, если душа хочет познать ее, она должна в этом акте познания преодолеть обычные границы познания: именно в экстазе познается Непознаваемое. Такая связь не просто подразумевается, сам Платон подчеркивает ее в своем Седьмом письме, говоря о высшем знании, которое является целью философского поиска:

«Ибо оно вообще не допускает словесного выражения, как другие исследования, но в результате постоянного обращения к самому предмету и общения с ним рождается в душе внезапно («эксафнес»), как свет, зажженный прыгающей искрой, и затем питает себя» [6].

Это предельное созерцание — «феория» — Добра или Прекрасного является концом диалектики, но это не то, что мы можем произвести или практиковать — как мы можем практиковать диалектику. Эта конечная «феория» приходит: мы можем быть готовы к ней, мы можем подготовиться к ней; мы не можем, однако, вызвать ее, поскольку это теория того, что находится за пределами знания, за пределами возможностей нашего понимания.

Высшее существо, Единое или Благо, на самом деле непостижимо. К нему можно прикоснуться, с ним можно соединиться «феорией», но его нельзя определить. Если его описать, то это будет не более чем сущность. Но она превосходит все сущности, будучи принципом, который определяет их как сущности и удерживает их все в бытии. Вся задача мастера должна быть сведена к своего рода ведению за руку. Он направляет ученика, он готовит его, в его манерах и в его духе, к созерцательному акту, но он не может ни произвести этот акт, ни передать его результат. Созерцание — это жизнь, прожитая человеком.

В начале этой главы мы отметили, что в учении Платона о созерцании есть религиозное измерение; что для него царство форм — это божественное царство, вечное, бессмертное, расположенное за небесами; что душа принадлежит к этому царству и что в созерцании она осознает свое родство с Формами, божественными обитателями царства за небесами.

В созерцании, таким образом, можно сказать, что душа осознает свое родство с божественным; что в своем бегстве из этого мира она становится божественной. Платон действительно говорит, что: «Бегство — это посильное уподобление (ассимиляция) богу» («Теэтэт») [7].

Что это как не наши маленькие боги — монахи? У нас вроде как маленьких богов нет, как у Платона, но есть ангелы. Так вот им-то и подобны наши старшие... хотел сказать братья, но разве они братья? Мы-то не ангелы и не маленькие боги? Значит, нет у нас с ними родства. Было до того, как они вслед за Платоном убежали из мира, а теперь нет: у них крылья, а у нас руки — другой вид существ, другой чин погребения, другой запах от останков — все другое.

Человек, который отдал свое сердце обучению и истинной мудрости, если он достигнет истины, имеет бессмертные и божественные мысли, и достигает бессмертия настолько полно, насколько это позволено человеческой природе. И поскольку он всегда заботился о божественном элементе в себе и держал свой дух-хранитель в добром порядке, он должен быть счастлив больше всех людей. В общество богов не войдет тот, кто не искал мудрости и не ушел совершенно чистым: «Только любитель знания может идти туда» («Федон»). Там, в «месте за небесами», душа достигает своего возвращения домой:

«О том месте за небесами никто из наших земных поэтов еще не пел, и никто не споет достойно. Но вот как оно устроено... Именно там обитает истинное Существо, без цвета и формы, которое нельзя потрогать; только разум, кормчий души, может созерцать его, и все истинное знание — это знание о нем. И как ум бога питается разумом и знанием, так и всякая душа, заботящаяся о том, чтобы получать надлежащую пищу, и когда она наконец созерцает Сущее, она довольна, а созерцая истину, она питается и преуспевает... Такова жизнь богов» [8].

Ну и в завершении, я, наконец, помолчу, дам поговорить великому греку:

«А душа, сама безвидная и удаляющаяся в места славные, чистые и безвидные — поистине в Аид, к благому и разумному богу, куда — если бог пожелает вскорости предстоит отойти и моей душе, — неужели душа, чьи свойства и природу мы сейчас определили, немедленно, едва расставшись с телом, рассеивается и погибает, как судит большинство людей? Нет, друзья Кебет и Симмий, ничего похожего, но скорее всего вот как. Допустим, что душа разлучается с телом чистою и не влачит за собою ничего телесного, ибо в течение всей жизни умышленно избегала любой связи с телом, остерегалась его и сосредоточивалась в самой себе, постоянно в этом упражняясь, иными словами, посвящала себя истинной философии и, по сути дела, готовилась умереть легко и спокойно. Или же это нельзя назвать подготовкою к смерти?

И таким образом, освободившись от глупости тела и будучи чистыми, мы, я думаю, будем чистыми и будем знать о себе все, что чисто — и это, возможно, истина. Ибо не может быть, чтобы нечистые достигли чистых» [9].

Подытожим:

1. Душа «омрачена неведением» об истине.
2. Душа божественна, богоподобна.
3. С помощью самоочищения, отвержения, забывание себя и упражнения тела (аскетика), подчинение желающей и страстной части души разуму и практику добродетелей душа восходит к созерцанию истины.
4. Все внимание при упражнении должно быть обращено внутрь, на себя. Истина – внутри, в опыте, созерцании и переживании, а не во внешних словах, определениях, законах. Критерий истины – только опыт.
5. Истина невыразима, неопределима, неописуема, но познание ее возможно через слияние, единение, переживание.
6. Истина вне бытия и мира, полностью миру и бытию трансцендентна, выше самого неба, богов, Форм и Идей. Она превосходит все сущности, будучи принципом, который определяет их как сущности и удерживает их все в бытии.
7. Истина переживается как свет.
8. Свет охватывает душу, она становится светоносной, но не тождественной Самому Свету.
9. В душе самой нет света истины, но она по своему богоподобию способна этот свет воспринять.
10. Осияние светом не может быть вызвано человеком по желанию, но в силах человека лишь создать условия для внезапного озарения, экстаза — выхода за пределы самого себя.
11. Созерцание приводит к единению, ассимиляции, подобию — обожению. Душа приобретает полноту бессмертия и божественности.

Как мы видим, никакого спасения и искупления здесь не нужно. Нужно знание. Правильная инструкция и дальше – воля, упражнения, подвиг. Мастер-философ, который направит и покажет путь. У человека уже все есть для достижения высшей цели.

Как мы увидим далее, это полностью, под копирку, повторяет «христианство» самоспасения Паламы, да и всей этой пустынно-равноангельской линии, которая давно и прочно захватила и опутала паутиной церковь (с маленькой буквы). И если Христос – глава Церкви (с заглавной буквы), то этот «равноангельный» паук с крестом на брюшке – начальник паутины (с маленькой буквы), «темный двойник Церкви», как говорил Фудель.