✟ Virtus et Gloria

Плотин

Я изложу интересующие нас элементы мистицизма Плотина, взяв за основу исследование Ruth Dorothy Majercik «Plotinus and Greek Mysticism» [1].

Элементы аристотелианства и стоицизма в сочетании с возрожденным интересом к духовным доктринам Платона привели к тому развитию платоновской традиции, которое известно как средний платонизм. Дальнейшее влияние на это развитие оказало возрожденное пифагорейство I века до н.э, позднее известное как неопифагорейство. Именно этот эклектичный средний платонизм, датируемый I веком до н.э. и до начала III века н. э., составляет непосредственный фон мышления Плотина.

В общих чертах средний платонизм можно охарактеризовать несколькими важными событиями. Прежде всего, наблюдается тенденция к возвышению верховного начала до позиции чрезвычайного превосходства. Это учение было мотивировано, в частности, размышлениями о Первом принципе Аристотеля — Неподвижном движителе, который Аристотель представлял как самосозерцающий божественный разум, полностью отстраненный от любого прямого контакта с материальной вселенной. Эту идею во всех деталях вводит в христианство Лже-Дионисий, о чем ниже.

Но через энергии Единое сообщает свое благо миру. Вспомним здесь идею Паламы от полной несообщаемости божественной сущности тварному миру, но взаимодействие с ним через энергии. В среднеплатонической реформулировке этой доктрины, который называется Первоединым, Богом, Абсолютом — Верховный разум отождествляется с платоновским Благом и неопифагорейским Единым. Лже-Дионисий называет Бога «Единым» и «Благом» чаще, чем словом «Отец». А в дальнейшем развитии мысли этого Бога отождествляются с идеями Платона, таким образом, идеи становятся мыслями самого Бога (этот шаг не был сделан Платоном).

Как Первый Принцип, этот Божественный Ум также понимается как самосозерцающая сущность, самосущный свет (слово «свет» самое часто встречающееся у Паламы и Плотина): он не занимается активным формированием или образованием материи. Эта задача по праву принадлежит Второму принципу, активному или демиургическому Уму (Логосу).

Третий принцип — это платоновская мировая Душа (Святой Дух), оживляющая сила видимой вселенной. Именно Душа эффективно преодолевает разрыв между божественной и разумной сферами. Низший аспект Души иногда приравнивается к Природе. На самом низком уровне этой цепи реальностей находится первоматерия, рассматриваемая многими среднеплатоническими мыслителями как принцип тьмы или зла в некотором смысле. У таких мыслителей как Плутарх и Нумений также предполагается злая мировая душа, но этот более радикальный дуализм является скорее исключением, чем правилом. Меньшие сущности и существа (например, звездные боги, ангелы, демоны) также помогают заполнить пространство между высшими и низшими мирами. Этот эффект умножения становится наиболее преувеличенным в том, что Джон Диллон метко назвал платоновским подземным миром, или в том классе квазифилософских, квазирелигиозных явлений, представленных гностицизмом, герметизмом и хайдейскими оракулами. Итак, мы видим подобие христианской Троицы, как сформированный до времени Плотина философский фундамент, на котором будет строиться его дальнейшая мистика (метафизика). Плотин опирался на эту традицию и, делая это, создал нечто совершенно иное, поэтому это развитие стало называться термином «неоплатонизм».

Несколько слов от третей ипостаси триады Плотина — мировой Душе. Высшая Мировая Душа — это также тот аспект Души, который управляет и упорядочивает вселенную. Как таковая она вечно пребывает над Природой и удалена от нее. Напротив, низшая фаза Души функционирует подобно Мировой Душе из «Тимея» Платона – это оживляющая сила, которая пронизывает все сотворенное бытие, и которую Плотин отождествляет с самой Природой. Именно из этой низшей Души исходит материя.

Так что наш замечательный праздник «Духов день» и связанный с ним тропарь «Везде Существующий и все наполняющий ...жизни податель» языческий ровно наполовину. Половина идей тропаря – христианская, вторая половина – языческая. И то, что храм украшается зеленой травой как символом жизни и природы – дополнительное подтверждение. В христианстве Святой Дух ниспосылается исключительно верующим, возрожденным христианам, чтобы они «стали причастниками Божественной природы», а не везде он существует, да и еще почему-то все наполняет. Вероятно, и Ленина, и Нерона, и участников оргий в честь Вакха. И хотя «Дух Божий носился над бездною», но в Христовой Церкви Святой Дух является залогом, Утешителем и Наставником, «наставляющий нас на всякую истину», который «берет от Христа и возвещает нам». Поэтому связь Святого Духа с травой гораздо ближе Плотину, чем христианину.

Именно низшая, иррациональная душа становится воплощенной, и именно эта часть души, вместе с материальными остатками, которые она приобретает в своем нисхождении через небесные сферы, подвергается страстям и порокам материального существования. Таким образом, цель мудрого человека — максимально отстраниться от отвлекающих факторов материального мира: отбросить все в надежде мистически вознестись к Единому. Это и есть надлежащая цель и конец человечества: жизнь в созерцательном уединении от мира.

Когда мы исследуем то или иное событие, взгляд или систему, мы находим как отличия, так и сходства. И апологеты псевдохристианства боятся сходства, но справедливо находя различия акцентируют на них внимания и пытаются доказать, что А не есть Б, потому что свойства А1, А2, А3 отличаются от аналогичных у объекта Б. Безусловно, если мы берем религиозную, мистическую систему, то она состоит из двух главных блоков: ортодоксия и ортопраксия, теория и практика. Так вот, теория действительная различна (хотя сходство греческого богословия и Плотина поразительно), иногда больше иногда меньше от системы к системе.

Но вот практика и описание опыта экстаза во всех самоспасательных системах практически идентична. Порой, если поставить 3-4 текста таких систем рядом, то будет совершенно непонятно, к какой из систем принадлежит какой текст. И, конечно, мне много могут рассказать, что идея Бога у Плотина и Паламы разная, и идея цикличности мироздания у гностиков и суффиев разная, и Филон с буддистами не сойдутся в вопросе иллюзорности и реальности мира. Но когда они все до одного убегут из мира в пустыню, сядут там в позу лотоса или в позу зародыша как у Синаита, и начнут отрешаться от всего сущего чтобы пережить апофатический экстаз соединения с Единым, то тут они будут полностью согласны друг с другом. Их методики, их опыт, их переживания почти дословно совпадают. Они могут потом в разных богословских терминах интерпретировать этот опыт, но практическая составляющая и его сущность одинаковы.

Возвращаясь к Плотину, мы можем сказать, что его теология отличается от проговариваемой устами «христианскими» отшельниками, но суть абсолютно такая же: максимально отстраниться от отвлекающих факторов материального мира — отбросить все в надежде мистически вознестись к Единому.

Мистическое восхождение души, которое хотя и является трудным и тяжелым процессом, Плотин считал, тем не менее, потенциально возможным для каждого. Поскольку все люди обладают чем-то божественным в своей душе, необходимо лишь признать этот факт, отвлечься от отвлечений чувств и начать подготовку к путешествию.

Но при этом Плотин уточняет свои замечания, отмечая, что лишь немногие люди могут попытаться совершить это путешествие, поскольку восхождение требует длительного периода подготовки, очищения и различных умственных дисциплин. Плотин идет дальше Платона, делая конечной целью не только видение или созерцание Единого, но и реальное единение с ним.

Этот шаг не был сделан Платоном, для которого уподобление Богу всегда подразумевало разделение; для Плотина это означало неразрывный союз, слияние души с Единым. Подобные формулировки основаны на убеждении Плотина в том, что Единое одновременно трансцендентно и имманентно, что онтологический порядок вовне совершенен в душе каждого человека. Признание Плотином психологической реальности своих метафизических принципов — того, что Единое находится внутри, как и Нус и Душа — является одной из первых таких концепций в Средиземноморье.

Он — первый греческий философ, сделавший такое отождествление и тем самым обеспечивший надежное обоснование своих метафизических построений в мистическом опыте. Таким образом, восхождение вверх к Единому — это в то же время обращение внутрь, пробуждение нашего внутреннего «Я», движение к центру души, где также можно найти Единое. Это не означает, что Плотин был пантеистом; он не считал, что Бог и мир тождественны, что Единое есть Все, как это делали стоики. Скорее, Плотин считал, что Единое существует вне мира, но в то же время присутствует в мире как его высший источник и сила. Восхождение к Единому было как движением за пределы «Я», так и движением внутрь «Я».

«Выход из себя», экстаз — главная цель для Паламы. Это было также движение от множественности (характерной для мира) ко все большим и большим степеням простоты (характерной для Единого), повторяя здесь в обратном порядке онтологическое шествие от Единого. Начало этого пути включает в себя практику различных добродетелей, в частности, гражданских добродетелей — благоразумия, мужества, воздержанности и справедливости. Практика этих добродетелей — это форма очищения, способ отвлечь душу от мирских вещей, очистить ее от иррациональных примесей телесного существования. Практика добродетелей есть первое основание в восьмеричной йоге Патанджали, и первый этап в анонимном трактате «О созерцании». Подробнее об этом — в главе «Восхождение» четвертого тома.

Воздержание, например, означает воздержание от удовольствий плоти; мужество приучает душу не бояться смерти; благоразумие отвращает душу от земных занятий и устремляет ее ввысь. Но это только начало. Желаемое состояние совершенной чистоты может быть достигнуто только тогда, когда человек перестанет ориентироваться в своих действиях на действия добродетельных людей и поднимется на уровень богов, и будет строить свою жизнь по образцу божественного.

Другими словами, недостаточно ограничить практику воздержания, например, только контролем над удовольствиями, но нужно пойти на шаг дальше и, насколько это возможно, жить в фактической изоляции или эмоциональной отстраненности от тела, то есть как бесстрастное, богоподобное существо (вспоминаем «равноангельский чин»). Такое состояние отрешенности или изоляции является высшей добродетелью, но ее нельзя достичь, не овладев сначала низшими добродетелями.

Эта прогрессия от низшего к высшему относится ко всем добродетелям, и Плотин критикует тех, кто не способен сделать необходимые шаги. Однако когда высшие ценности достигнуты и поддерживаются, душа очищается, подобно золоту, очищенному от окалины, и теперь она может существовать на уровне чистого разума, поскольку все чуждое или материальное было отгорожено или удалено. В этот момент человек полностью замкнулся в себе, ничто внешнее не может повлиять на него, и он теперь способен двигаться вверх или подниматься в пределах царства разумного бытия.

Действительно, душа не только созерцает Красоту Разума, она сама становится Прекрасной. Она становится формой, формой Красоты, а также формой бытия. В этот момент душа осознает и объединяется со всем умопостигаемым порядком. Происходит трансформация самой души в Красоту и Благо. То есть, другими, словами происходит обожение – не как союза в Священном Писании, но преображение из земного в «небесное». Он утверждает, что Единый просто появляется, как только восходящая душа прочно утверждается в созерцании Красоты и Блага. Душа ожидает видения, как глаз ожидает восходящего солнца.

Видение нельзя принудить; конечно, мы должны быть готовы к нему, но это состояние пассивной готовности, а не активного стремления. Приход Единого весьма похож на осияние благодатью, ибо это осияние происходит вне нашего волевого усилия, как бы извне, поворот Единого к ожидающей душе. Поскольку Единый всегда присутствует с душой, следовательно, поворот на самом деле является глубоким осознанием и признанием душой того, чем она уже обладает, то есть идея наличия светоносного образа и частичного подобия Бога присущем каждому человеку от рождения. Эта идея встречается почти дословно и в индуизме, и у неоплатоников и, конечно, в полной мере раскрыта в христианском самоспасении.

Правило такое: очисти сердце от страстей и увидишь свет образа Божия в себе, который затем станет светом самого Бога через Его энергии. То есть, как у Плотина, йогов, гностиков, суффиев — Спаситель не нужен, Он вообще лишний. Все что нужно — уже в тебе. Нужно только аскетизмом и совлечением всего это понять, пережить, тем самым — трансформироваться в новое небесное свойство.

Лишенная всякой множественности, всего чуждого, душа абсолютно чистая, абсолютно простая, осознает свое онтологическое основание. Когда Плотин говорит об этой последней стадии единения, он часто использует метафоры зрения и осязания. Он говорит о видении Единого, свете Высшего, видении или созерцании глазами души. Этот язык все еще подразумевает разделение между искателем и его объектом. У Паламистов «фаворский свет» созерцается умным зрением, умом. Плотин говорит о «глазах души». Плотину, в отличие от Платона, недостаточно покоя; он желает фактического единения, состояния, когда душа и Единое уже не два, но оба едины. Именно это и есть обожение в маленьких богов у поздних греков.

Церковь не знала никаких маленьких богов многие столетия своей жизни. Союз Бога и человека, в подобии Иисуса-человека и Слова Бога, когда сохраняются обе природы, неизменно. Не маленький бог, а богочеловек Иисус. И нас Он делает подобными себе через «причастие Божьего природы», через «вселение Христа верою в сердца», через «приход Отца и Сына в обитель» человеческого тела, которое становится «храмом». Никакого превращения природы, никакой трансмутации. Но не так у язычников. Как видим, у них все трансформируется, трансмутирует, изменяется.

Именно в этом контексте Плотин часто использует метафоры прикосновения и контакта. Он говорит о выходе из «Я», о стремлении к контакту, о моменте прикосновения. Это движение к Единому Плотин также описывает как своего рода любовь или эрос. Плотин фактически различает два вида любви: первый он характеризует как Интеллект знающий, второй — как Интеллект любящий. Первый вид любви возникает на уровне Нус, когда душа интеллектуально познает себя как Ум. Второй вид любви возникает, когда душа как единый Разум выходит за пределы интеллекта и становится опьяненной или пьяной. Именно в этом состоянии душа становится полностью счастливой, полностью простой, поскольку больше нет никакого элемента множественности или инаковости, который бы омрачал ее приближение к Единому.

Исаак Сирин пишет про это опьянение:

«Как человек, который пьет вино в день плача, упившись, забывает всякую печаль о своем трудном положении, так и упоенный любовию Божиею — во всем мире, который дом плача, забывает все свои труды и печали и по причине своего упоения делается нечувствительным ко всем греховным страстям. Сердце его подкрепляется надеждою на Бога; душа его легка, как пернатая птица; ум его ежечасно возносится от земли, превыше всего человеческого, парит приснопоучением помыслов своих и наслаждается среди бессмертных у Всевышнего» [2].

«Никогда человек, не удостоившись прежде усладительной и опьяняющей любви к Богу, не бывает способен приблизиться к просветленной любви к людям».

«Без вина не пьянеет человек, и не бьется радостно сердце его; а без опьянения в Боге никто не обретет естественным образом добродетель, которая не принадлежит ему так, чтобы она осталась в нем тихо и без принуждения. Но кто удостоился вкушения божественной любви, тот из-за сладости ее обычно забывает все — ведь от этого вкуса все видимые предметы <кажутся> презренными; душа его с радостью приближается к просветленной любви к людям, не <делая> различия <между ними>; он <никогда> не побеждается их слабостями и не смущается».

«О Христос, Источник жизни, удостой меня вкусить Тебя и да просветятся очи мои. О Милосердие и Сострадание, посланные миру, о Надежда твари, <даруй мне> вкусить наслаждение надежды Твоей; да буду я слеп для мира, но просвещен духом; и через любовь Твою да будет опьяненной жизнь моя, чтобы мне забыть мир и дела его» [3].

Илларион Алфеев, комментируя Иссака, пишет:

«Тема опьянения любовью Божией — одна из основных в восточно-христианской мистической традиции: ее мы находим у Оригена, св. Григория Нисского, преп. Ефрема Сирина и многих других авторов» [4].

Симеон д-Тайбуте, сирийский мистик, современник Исаака Сирина:

«Предел всякого совершенства для человека, предрасположенного к изменчивости, — быть опьяненным от близости с Богом» [5].

Обращает на себя внимание постоянное предание своего рассудка забвению. Постоянно нужно «опустошить ум», «пребывать в безмолвии ума, когда не движется ни одно помышление», «стать пьяным», то есть постоянная установка на отключение ума. Отсюда понятно, что истины Писания, доступные нам в своих догматических формулировках, уже не устраивают, да и не могут. Опыт переживаний, видений, ощущений, прозрений становится главным поводырём таких самоспасателей. Особенно ярко это вводит в церковь Лже-Дионисий.

У Плотина это тот момент восхождения, когда душа полностью и абсолютно сама по себе и как таковая полностью и абсолютно едина, а значит, способна быть включенной, слитой или объединенной с тем Единым, которое находится как вне, так и глубоко внутри. Таким образом, последний момент восхождения — это момент восторженного единения, и Плотин не гнушается использовать образы физической близости при описании этого состояния: это как любовник и возлюбленная здесь, в подобии этого союза, жаждут слиться воедино. Как таковое, это состояние самоотдачи и самоотречения, когда двое едины до такой степени, что субъект и объект, любовник и возлюбленная, больше не могут быть различимы.

«Он сливается с Высшим, погружается в него, един с ним. Центр совпадает с центром, ибо центры кругов, даже здесь, внизу, едины, когда они объединяются. Вот почему видение озадачивает; мы не можем отделить Высшее, чтобы описать Его... [Его] можно познать только как единое целое с самим собой... Это жизнь богов и богоподобных и благословенных среди людей... жизнь, не получающая удовольствия от земных вещей, переход одного к Одному» [6].

Мы видим теперь кто такие наши «равноангельские» братья — это плотиновские «боги, богоподобные и благословенные среди людей». Как говорится «рожденный летать ползать не будет». Мы в миру ползаем, «мертвы» по слову Лествичника. А они, небожители, как орлы летают там, где боги пьют амброзию.

В конечном итоге это мистическое единение на высшем уровне восхождения невозможно описать, о нем невозможно говорить. Это – чистый опыт недифференцированного единства, который может быть познан только в самом опыте, а не в рассказе о нем. В йоге это называется «недифференцированное самадхи». Об этом подробнее — в главе «Слияние» четвертого тома.

Другими словами, подобно тому, как само Единое не может быть описано, мы можем только сказать, чем оно не является, так и восхождение к Единому становится невыразимым опытом. Наконец, это конечное состояние также описывается Плотином как состояние полного покоя или отдыха (шаббат). Это – совершенная неподвижность, покой, когда душа больше не смотрит ни сюда, ни туда, ни даже внутрь себя, поскольку, наполненная Богом, она сама становится покоем. Это – кульминация мистического восхождения: душа восторженно едина с Высшим, она совершенно неподвижна, покоится, полностью осознает себя божественной (обоженой).

Однако необходимо подчеркнуть, что это слияние, смешение или единение с Единым не является состоянием абсолютной идентичности: хотя душа и едина, она не является Единым. Различие все еще существует. Точнее было бы сказать, что душа присутствует в Едином точно так же, как Единое присутствует в мире, а не является Единым. Последней позиции Плотин старается избегать.

Таким образом, как отмечалось выше, восхождение — это трудное и тяжелое дело, нет коротких путей, нужно идти медленно, шаг за шагом, пока не будет отсечено все лишнее, как физическое, так и ментальное. Это – единственный путь. А путь всегда лежит через практику добродетели. Ни один шаг не может быть пропущен или обойден.

Важно также отметить, что Плотин отвергает все техники магии как имеющие какое-либо положительное влияние на восхождение души. Такие практики имеют ограниченную ценность на уровне низшей или иррациональной души, но совершенно бесполезны в контексте возвращения души к Единому. Поскольку высшая часть души, рациональная часть, никогда не опускается в материю — она всегда остается наверху, в умопостигаемом порядке — то восхождению вверх должным образом способствуют только различные умственные и нравственные дисциплины. Восходящая душа не нуждается в ритуалах или материальной поддержке. Это относится и к традиционным молитвам и жертвоприношениям. Такие практики, конечно, имеют ценность для обычного человека, но не имеют значения для философа. Единый — это не личный Бог, а безличный Абсолют, и поэтому на него никак не влияют человеческие мольбы.

Это – именно то, что и предлагается как «христианское совершенство». Ни личный Бог, ни таинства им не нужны. Имеет значение только анахоретство, пустыня, безмолвие, «бегание от людей», личная практика медитации, аскетизма. Только они могут привести «совершенника» к настоящему обожению. И не надо рассказывать, что некоторые пустынники высоко ценили таинства или даже писали о них. Таинства если и играли в их жизни какую-то роль, то только как начальный этап, лишь толчок, отправная точка. А дальше – «даждь кровь прими Дух». Поэтому для пресмыкающихся типа нас остается община, доброделание, таинства. А для совершенных «да пропадает такая правда», по слову великого во святых сирийца.

Единое для Плотина всегда находится за пределами любых попыток дать ему определение — но скорее описывает отношение души к Единому, когда они соединяются, и ищущий и искомый становятся одним целым. Эта идея – самый яркий пример согласия всех мистических систем самоспасения. «Нет ни познающего, ни познаваемого», «ты есть то», «ты есть Атман».

Йоги говорят так:

«Это и есть окончательная истина: основа и материального, и духовного едина. Если в медитациях мы видим инвариантные образы, то, приходя к своей глубинной основе, мы переживаем одинаковость. Сами эти ощущения и переживания также едины, они — типовые. Правильнее будет сказать — одно и то же переживание, только люди разные, потому и разнятся описания, что их окрашивает личностное. Сколько людей, столько и описаний.

Более того — столько интерпретаций переживания контакта. Как правило, оно трактуется в рамках культурных представлений индивида, его религиозной принадлежности и является подтверждением истинности именно тех религиозных представлений, которые исповедует данный субъект. «Одно во всем и все в одном» — вот, видимо, наиболее компактная формула. Все и всегда видели предметы, падающие на землю. Люди наблюдали факты. А Ньютон увидел закон, а мир — как поле проявления закона».

А у псевдохристиан это звучит так. Исаак Сирин в третьем томе пишет:

«...и тайнах, которые открываются, и мирах, которые сменяются в уме, и помыслах, которые устраняются — [сей человек] видится и [пребывающим] во плоти, и не плотью! — и уме, который сменяет обители и переносится из одной в другую, и он не пребывает в своей воле. Прекращается же бег его, когда, когда [ум] захватывается и обретает связь с Божественной сущностью: к первой и главной Причине обращается ум в завершении своего бега и в высоком чине любви своей созерцает природу словесных [существ] в помышлении, [исходящем от] Сущности. Все сии [созерцания] касаются словесных [существ]. Но и сам себя [ум] удостоверяет без принуждения. И, поистине, [в этом состоянии] нет тех, кто наследует, и тех, кому дают наследство, ведь один и тот же [ум] собирается и оцепеневает для изумления таковой любовью (так что они рассеиваются), а также украшает житие сею [любовью], когда о ней совершается особое попечение» [7].

Прекрасно, не правда ли? Уже нет ни познающего, ни познаваемого, полное слияние. Слово «Сущность» с большой буквы совсем как у Рерихов. О слиянии и растворении мы поговорим отдельно и более подробно — в главе «Слияние».

Неоплатонизм преемников Плотина оставался элитарным занятием лишь для очень мотивированных немногих лиц. Император IV века Юлиан Отступник — самый известный пример в этом отношении. Это – еще один существенный фактор, вызывающий отторжение такой «элитарной» мистики. Почему Бог, давший всем такой легкий способ спасения как вера, заповеди Которого «не тяжки», «бремя легко и иго благо» затем, существенно позже Своего откровения и апостольского времени, вводит новые невероятные условия для Своего познания, через чудовищный и, положа руку на сердце, мерзкий аскетизм (Симеон Столпник любил скармливать собственную плоть червям и почти всегда пребывал в жутком зловонии), языческие и еретические практики психосоматических упражнений?!

Практики, доступные единицам из миллионов. Практики, сводящие с ума большую часть и приводящие к суицидам и расстройству здоровья остальную часть? Если бы это была жестокая богиня Иштар, доступ к которой сопровождался горой трупов, чтобы один из тысячи получил ее благословение, то это было бы понятно. Но Бог – любовь, выставляющая такой способ Своего познания? Да не будет!

Кто-то скажет, что есть спасение и есть совершенство. Бред, ложь и провокация. Провокация — потому что заставляет несчастные души тянуться к такому совершенству и падать «опаленными звездой по имени Солнце». Нет, в христианстве совершенство доставляет крещение Духом, второе рождение по вере и покаянию. Об этом я пишу в пятом томе настоящего исследования. Никакого другого «совершенства» в христианстве нет. И не исключено, что надеющиеся на такое «совершенство» не услышат: «Я никогда не знал вас, отойдите от Меня делающие беззакония» [8].

А как вы для себя отвечаете на вопрос: кто эти «многие», которые скажут Христу: «Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили?», и кому Христос ответит: «И тогда объявлю им: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» [9].

Смотрите, что такое беззаконие? «Всякий, делающий грех, делает и беззаконие; и грех есть беззаконие» (1Ин.3:4). А что Христос называет грехом? «... и Он, придя, обличит мир о грехе и о правде, и о суде: о грехе, что не веруют в Меня» [10].

А что делает человек, который техникой, а не верой обретает духовность? Грешит. Что делает человек, который не верит в совершенство, доставляемое Богом через крещение Духом? Вот такая невеселая цепочка размышлений.

Только вдумайтесь: Бог очищает человека, крестит Духом, но человек говорит: «Недостаточно чисто помыл». Как будто пригласили гастарбайтеров помыть стекла в доме, но хозяйка пришла, увидела, что помыто плохо: тут и там пятна, даже паутина в некоторых местах не убрана. Ну она покричала, поругалась, и сама домывала. Так получается?

Синаиты и Паламы сами домывают за Богом? Совсем другой вопрос – как мы осознаем, участвуем, проживаем данное совершенство. И тут, конечно, нужен и подвиг, и очищение, и освящение. Но только Бог это во мне производит. А не я, начитавшись самоучителей по обожению, начинаю «давать кровь, чтобы принять Дух». Бог, дав мне совершенное сокровище, «всякое духовное благословение» учит теперь меня этим пользоваться. А не я нагло улучшаю Его начальный, несовершенный дар.

Так вот, несмотря на эту «элитарность», тем не менее, школьная традиция неоплатонизма продолжалась в Афинах до 529 года н. э., после чего школа была закрыта христианским императором Юстинианом.

Середина VI века. Мы же думаем, что с Константином вся империя резко стала христианской? А неоплатоническая школа в Александрии вообще никогда не была официально закрыта, но перешла в руки христиан под руководством Иоанна Филопона. Несмотря на гибель неоплатонизма как отдельной и самостоятельной языческой философии многие из его учений были включены в христианство.

Об этой прямой связи, дословном заимствовании не только терминов, операционных логических и лингвистических конструкций, но и теологических идей, часто просто противоположным христианству, говорят в прямом смысле слова бесчисленные научные исследования.

Как на «поганом» Западе – так и у нас, в богоспасаемой России. Атеисты, протестанты, католики, православные (ученые, а не епископы, задача которых – не истина, а «чтобы не развалилось») практически единодушны в своих выводах. На Востоке великими продолжателями неоплатонической традиции являются каппадокийские отцы Григорий Богослов, Василий Великий и Григорий Нисский, а также автор, известный под псевдонимом Дионисия Ареопагита.

Лже-Дионисий имеет особое значение, поскольку его многочисленные мистические сочинения, в которых сочетались аспекты прокловского неоплатонизма и христианства, оказали глубокое влияние на развитие средневекового христианского мистицизма. За пределами этого периода влияние неоплатонизма в различных формах прослеживается вплоть до современности, находя свое выражение в теологии, философии, литературе и психологии.

А теперь послушаем самого Плотина:

«Отъединенность означает возвращение души к самой себе, занятие ею своего исконного положения, в котором она уже не подвергается никаким возмущающим ее воздействиям. Здесь душевная активность может преследовать лишь чисто охранительные цели, в основном же душа будет пребывать в состоянии умного созерцания. Временами она еще может испытывать боль, но, встав на путь излечения, будет смиренно ее превозмогать и не позволит ей нарушить обретенный покой. Она будет способна полностью контролировать свои эмоции и порывы. Никакие желания, даже связанные с потребностью в хлебе насущном, не принудят ее к беспокойной суете.

Разумеется, достигнув описанного выше состояния, мы обретем жизнь чистую и свободную от греха, но в конечном счете мы стремимся не просто к безгреховности, но к Богу» [11].

Палама:

«Поэтому мы, противостоя закону греха» (Рим.8:2), изгоняем его из тела, вселяем ум управителем в телесный дом и устанавливаем с его помощью должный закон для каждой способности души и для каждого телесного органа: чувствам велим, что и насколько им воспринимать, действие этого закона называется «воздержанием»; страстной части души придаем наилучшее состояние, которое носит имя «любовь»; рассуждающую способность души мы тоже совершенствуем, выгоняя все, что мешает мысли стремиться к Богу, и этот раздел умного закона именуем «трезвением». Кто воздержанием очистит свое тело, силой Божией любви сделает свою волю и свое желание опорой добродетелей, а ум в просветленной молитве отдаст Богу, тот получит и увидит в самом себе благодать, обещанную всем, кто чист сердцем» [12].

Оба автора силой своего ума, делая его «управителем» души и тела, «ограждают от натиска разрушительных воздействий» «закона греха» свою душу, обучая ее «контролировать эмоции и порывы», «велят своим чувствам» как им действовать, достигая «не просто безгреховности», но «видения благодати, обещанную всем, кто чист сердцем».

Плотин :

«Если же не увидишь красоты в самом себе, поступай подобно скульптору, творящему прекрасную статую: одно он отсекает, другое полирует; одно сглаживает, другое подчищает — пока не добьется своего. Так и ты — удали лишнее! Выпрями то, что криво, очистив темное, сделай его сияющим; и не прекращай обрабатывать свою статую, пока не заблистает перед тобой богоподобная сияющая красота добродетели, пока не узришь мудрость, восседающую в священном чистом величии» [13].

Лже-Дионисий:

«Ведь истинное познание, созерцание и сверхъестественное славословие Сверхъестественного — это именно неведение и невидение, достигаемое (постепенным) отстранением от всего сущего, наподобие того, как ваятели, вырубая из цельного камня статую и устраняя все лишнее, что застилало чистоту ее сокровенного лика, тем самым только выявляют ее утаенную даже от себя самой красоту» [14].

Палама:

«...а перебравшись к нам, избирает строжайшую, то есть монашескую жизнь и поселяется в месте, чье название одноименно со святостью, на границе мира и неба, — это Афон, очаг добродетели. Здесь, подчинившись избранным отцам, Никифор сначала показал, что умеет хорошо послушествовать, а дав им возможность в течение долгого времени испытать свое смирение, он сам перенимает от них опыт в искусстве искусств, исихии, и становится руководителем тех, кто в мысленном мире готовится к брани с «духами злобы»(Еф.6:12) [15].

Никифор-уединенник :

«Потому-то монашеское житие и названо искусством искусств и наукою наук, что преподобное сие житие виновно для нас не каких-либо подобно здешним вещам тленных благ, чтоб к ним от лучшего направив ум, похоронять его в них, но обещает нам дивные некие и неизреченные блага, каких око не видало, о коих ухо не слыхало, кои и на сердце человеку не всходили» (1 Кор. 2, 9) [16].

Плотиновское восхождение и исихазм – это в полной мере человеческое искусство, художество. Естественно, учитель такого искусства не «помазание от Святого», не «Утешитель, который напомнит все что Христос говорил», но человеки, искусствоведы, так сказать: Плотин, Никифор, Синаит, Палама.

Епископ Голынский-Михайловский Антоний :

«Когда говорится о художественной молитве, имеется в виду использование технических приемов, побуждающих ум к соединению с сердцем, помогающих усвоению умно-сердечной молитвы, подготавливающих к обретению дара самодвижной молитвы. Эти телесные, а точнее, психофизические, приемы называются художественными в том смысле, что обозначают действия искусственные, намеренные, принудительные – в отличие от естественных, которые происходят непроизвольно. Святые отцы последнего времени, с одной стороны, предостерегают подвижников от увлечения технической стороной дела, с другой — признают целесообразность умеренного и разумного применения «технических средств».

О подобных тяготах рассказывает схиигумен Герман (Гомзин), вспоминая о своем наставнике о. Александре Гефсиманском[117]: «Старец достиг такого навыка в молитве Иисусовой не без труда. Ему было так трудно, когда он нудил себя к молитве в начале своего подвига, что он скорее был согласен камни ворочать, лишь бы не творить молитву. И мысль его смущала, что он, творя молитву, погубит свой ум» [17].

Немного смущала мысль, что сойдем с ума. Но ничего! Дорогу осилит идущий. Вероятно, этот один блаженный старец не сошел с ума, или не в полной мере, раз про него житие успели написать. Про остальных 999, рядом с ним погибших, умолчим.

Еп. Игнатий:

«От художества о ноздряном дыхании уклонитесь! Когда Богу изволяющу придет время, то скажу. Этим художеством, в свое время полезным, некоторые неисцельно себя повредили» [18].

То есть, для общения с Собой Бог избрал невероятно опасный способ для психики и тела – так, чтобы нужно было найти чрезвычайно опытного наставника, но так как их нет, а общения с Богом хочется, то приходится экспериментировать. Я – живой пример, покалеченный на всю жизнь. Но вместе с тем и благодарный Богу, Который вывел меня, пусть и через «неисцельные повреждения» из этого самоспасательного ада.

Плотин:

«Если ты сделаешься таким и будешь пребывать чистым с самим собой, не имея в себе ничего смешанного, но став всецело как бы одним истинным светом, не измеряемым величиной, не описываемым, в умаление себе, какой-либо фигурой, не возрастающим в величине в силу своей беспредельности, но совершенно неизмеримым, как бы превыше всякой меры и превосходнее всякого количества; если узришь себя сделавшимся таким, то, став уже зрением, полагаясь на самого себя и взойдя уже на такую высоту, не нуждаясь более в руководителе, смотри внимательно, ибо только это одно и способно взирать на великую красоту.

Если бы взор обратился к созерцанию, будучи затуманенным пороками и не очищенным или слабым от малодушия, неспособным взирать на очень блестящие предметы, то он бы ничего не увидел, даже если бы кто-нибудь и показал бы ему то, что доступно зрению. Ибо то, что зрит, нужно обращать к созерцанию, сделав его родственным и подобным зримому. Ведь око наше никогда не увидело бы солнца, не сделавшись само солнцеподобным; и душа не узрела бы прекрасное, не сделавшись прекрасной. Итак, всякий, кто хочет созерцать божественное и прекрасное, пусть прежде сам сделается богоподобным и прекрасным. Ибо, прежде всего, он, восходя, поднимется к Уму, познает там все прекрасные идеи...» [19].

О влиянии и рецепции неоплатоников говорит следующий текст:

«Это таинство, эта жертва, этот Первосвященник, этот Бог прежде, чем Он был послан и, родившись от женщины, пришел [в этот мир] — все, что священным и таинственным образом было явлено нашим отцам посредством ангельских чудес, или что было содеяно самими [отцами], было уподоблением Ему; [причем таким], чтобы всякая тварь своими деяниями говорила каким-либо образом о Том Едином, Кому предстояло быть, и в Ком спасение в восстановлении всех от смерти. Ибо поскольку из-за неправедности нечестия мы, отступив от единого Бога вышнего и истинного, ниспали и истаиваем во многом, будучи раздираемыми многим и цепляясь за многое; постольку было необходимо, чтобы по мановению и повелению милосердного Бога то самое многое провозгласило пришествие Единого, и чтобы Единый, провозглашенный многими, пришел, и чтобы многое засвидетельствовало пришествие Единого; и чтобы мы, освобожденные от бремени многого, пришли к Единому; и чтобы мы, будучи по многим грехам мертвыми душой и смертными вследствие [первородного] греха плотью, возлюбили Того Единого, Кто без греха умер во плоти ради нас; и чтобы мы, веруя в Него воскресшего и восставая с Ним верою в духе, оправдались, сделавшись единым, в Едином праведном; и чтобы мы не теряли надежду на наше будущее воскресение в самой плоти, поскольку мы видим, что нам, многим членам, предшествовала единая Глава. [Ибо] в Ней мы, тогда обновленные созерцанием, теперь очищенные верою и примиренные Посредником с Богом, прикрепляемся к Единому, наслаждаемся Единым, и пребываем в Едином» [20].

Чей текст, использующий терминологию Плотина? Августин Аврелий, блаженный. Конечно, Августин отстоит от Плотина как небо от земли. Но влияние на христианские идеи вы можете видеть сами.

Подытожим Плотина:

1. Душа «омрачена неведением» об истине.
2. Душа божественна, богоподобна.
3. Высшее начало, мировой Разум триипостасен, но за пределами выражения «личность» или «не личность»: Единое (Бог, Отец), которое рождает Ум и мировую Душ.
4. Бог — вне бытия и мира.
5. С помощью самоочищения, отвержения и упражнения тела (аскетика), подчинение желающей и страстной части души разуму и практику добродетелей душа восходит к созерцанию Бога.
6. Все внимание при упражнении должно быть обращено внутрь, на себя. Истина – внутри, в опыте, созерцании и переживании, а не во внешних словах, определениях, законах. Критерий истины – только опыт.
7. Бог невыразим, неопределим, неописуем, но познание Его возможно через слияние, единение, переживание.
8. Бог созерцается как свет.
9. Свет охватывает душу, она становится светоносной, но не тождественной Самому Свету.
10. Осияние светом не может быть вызвано человеком по желанию, но в силах человека лишь создать условия, для внезапного озарения, экстаза — выхода за пределы самого себя.
11. Созерцание приводит к единению, слиянию, подобию — обожению. Душа приобретает полноту бессмертия и божественности.