Евхаристия
В. В. Петров:
«Третья часть третьей главы Церковной иерархии, посвященной рассмотрению таинства Евхаристии, или «синаксиса», — так называемое «умозрение» или «истолкование» (θεωρία) таинства, — начинается со слов:
ДА: «А теперь, о прекрасное дитя (ὦ παῖ καλέ), от образов (εἰκόνας) чинно и священно перейдем сюда, к боговидной истине первообразов, сказав тем, кто еще только совершенствуется в стройном душевождении, что пестрый и священный состав (σύνθεσις) символов не бесполезен для них, хотя он и являет еще только внешнее [таинств]».
Обращение «ὦ παῖ καλέ», несмотря на его кажущуюся ординарность, является редким словосочетанием и, как не раз бывает у ДА, однозначно указывает на свой единственно возможный источник — с него начинается вторая речь Сократа в платоновском Федре (243e — 257b). В мифопоэтической форме он рассуждает о бессмертии души; об её окрыленности эросом; о восхождении души от здешней красоты к богам и надмирным зрелищам; о том, что, будучи не в силах сопутствовать богам, душа исполняется забвения (λήθης πλησθεῖσα) и зла, тяжелеет и в итоге падает на землю (ἐπὶ τὴν γῆν πέσῃ) — таким путем она прошла в здешнее «живое существо» (ἦλθεν εἰς τόδε τὸ ζῷον).
В сжатом виде речь Сократа содержит многие мотивы, лежащие в основе представлений ДА о соотношении земного и небесного существования. Например, Сократ говорит, что душа на земле обладает «припоминанием» (ἀνάμνησις) того, что она видела, когда пребывала с богами, т.е. восходила к истинному (умопостигаемому) бытию. «Тогда и там» души видели сияющую красоту, блаженные зрелища и посвящались в таинства (ἐτελοῦντο τῶν τελετῶν): «посвященные (μυούμενοι) в видéния (φάσματα) непорочные, простые, неколебимые и блаженные, мы тайнозрели (ἐποπτεύοντες) их в чистом сиянии»...
Указанный отрывок из Федра имеет многочисленные отголоски в АК. Например, использованная Платоном в Федре игра слов τελέους τελετὰς τελούμενος («посвящаемый в совершенные таинства») — это лейтмотив словесной игры в Церковной иерархии, переполненной лексикой от основы τελε (почти три сотни слов). Мистериальная лексика платонизма, в свое время усвоенная Филоном и повлиявшая на христианских авторов, у ДА становится избыточной и является отличительной чертой его стиля.
Строки Федра, в которых говорится о четвертом виде божественного безумия, ДА почти дословно цитирует в трактате «О божественных именах»:
PLATO, Phaedrus 249ce
...ἐξιστάμενος δὲ τῶν ἀνθρωπίνων σπουδασμάτων καὶ πρὸς τῷ θείῳ γιγνόμενος, νουθετεῖται μὲν ὑπὸ τῶν πολλῶν ὡς παρακινῶν, ἐνθουσιάζων δὲ λέληθεν τοὺς πολλούς. Ἔστι δὴ οὖν δεῦρο ὁ πᾶς ἥκων λόγος περὶ τῆς τετάρτης μανίας... αὕτη πασῶν τῶν ἐνθουσιάσεων ἀρίστη...
Исступивший из человеческой суеты и обратившийся к божественному, он увещеваем многими, как помешанный, ведь от многих скрыто то, что он одержим богом. Вот к чему пришло наше рассуждение о четвертом виде безумия... Из всех видов одержимости богом эта — наилучшая...
AREOP., DN VII, 4 (872D — 873A)
Εὖ γὰρ οἶδεν ὁ πρὸς τὴν ἀλήθειαν ἑνωθείς, ὅτι εὖ ἔχει, κἂν οἱ πολλοὶ νουθετοῖεν αὐτὸν ὡς ἐξεστηκότα. Λανθάνει μὲν ὡς εἰκὸς αὐτοὺς ἐκ πλάνης τῇ ἀληθείᾳ διὰ τῆς ὄντως πίστεως ἐξεστηκώς, αὐτὸς δὲ ἀληθῶς οἶδεν ἑαυτὸν οὐχ, ὅ φασιν ἐκεῖνοι, μαινόμενον.
Ведь объединившийся с Истиной хорошо знает, что у него все хорошо (εὖ ἔχει), даже если многие увещевают его как исступленного. Разумеется, от них скрыто, что он благодаря истинной вере исступил из заблуждения в истину, а он сам поистине знает, что — вопреки тому, что они говорят, — он не безумен.
Из платоновского описания четырех видов божественной исступленности (Федр 265bc), которое ДА не просто знает, но парафразирует в DN VII, 4 (872D — 873A), важно учесть следующее:
а) Исступление «усовершительное» (τελεστικήν), т.е. относящееся к посвящению в таинства, Платон связывает с Дионисом. Следовательно, Христовы таинства, которые ДА в Церковной иерархии настойчиво именует «усовершительными», описывая их детали при помощи дериватов от основы τελε-, по его мысли аналогичны Дионисовым (о том, что Христос напоминал язычникам Диониса, выше уже говорилось).
б) У Платона усовершительное исступление, описание которого ДА воспроизводит в БИ, — это эротическая исступленность, о которой Сократ поведал в «мифическом гимне», т.е. в своей второй речи, посвященной изложению основополагающих для платонизма мифов. Но тогда, если быть последовательным, рассуждения ДА о евхаристическом таинстве в Церковной иерархии III, 3, в основе которых, как мы покажем ниже, лежит образность второй речи Сократа, должны быть отнесены к мифологемам.
Укажем несколько параллелей между Федром и ЦИ III, 3:
1) В Федре душа «пришла» в здешнее живое существо (ἦλθεν), тогда как у ДА «единое, простое и сокровенное Иисуса, богоначальнейшего Слова, благодаря ради нас вочеловечению непреложно прошло (προελήλυθε) в сложность и видимость».
2) Применительно к ЦИ 3, 3, 11-13, где речь идет о спасительном богодеянии Иисусова вочеловечения, рассматриваемый отрывок из Федра предоставляет еще одну параллель. Если в Федре речь идет об индивидуальной душе, то ДА говорит о человеческой природе. Однако идея остается схожей — душа/природа падает и забывает:
ДА: «Добровольно отпав (ἀποπεσοῦσα) от божественной и возводящей вверх жизни, [человеческая природа] была приведена к противоположной крайности — к многострастнейшему изменению. А впав в блуждание (πλανωμένη), отклонившись от прямого пути, ведущего к истинно сущему Богу, и покорившись губительным и злодеющим множествам, она не заметила (ἐλάνθανεν), что служит не богам и не друзьям, а неприятелям».
3) Какой христианский автор будет сожалеть, что душа перестала почитать богов (во множественном числе)? «Боги» у ДА — это отголосок того места в Федрe, где Сократ описывает свойства разных богов и говорит о душе, в земной жизни продолжающей почитать и подражать тому из богов, спутником которого она была до падения».
Я сравнил перевод В. В. Петрова и общераспространенный перевод, доступный всем на azbyka.ru. Вот перевод из издания «Восточные отцы и учители церкви V века: Антология / Сост., биогр. и библиогр. ст. иеромонаха Илариона (Алфеева). — Москва: Изд-во МФТИ, 2000»:
«Заблудившись сверх того, и уклонившись от правого пути к истинно сущему Богу, и подчинив себя губительным и злотворным силам, естество человеческое не примечало, что служит не богам и не существам, благорасположенным к нему, но врагам; а те по своей безжалостности беспощадно истощали его, и оно плачевно подвергалось опасности потери бытия и погибели».
Как вам такое? Проговаривается иногда? Об этом поговорим ниже.
Петров продолжает:
«4) Чуть ниже ДА пишет, что воплощение Иисуса сделало людей причастниками Его красот (καλῶν):
ДА: «...наполнило человеческую природу великим и божественнейшим светом (φωτός), украсило ее боговидными красотами (θεοειδέσιν κάλλεσι), показало сверхмирное возведение (ἀναγωγὴν ὑπερκόσμιον) и божественное жительство (πολιτείαν ἔνθεον)».
Это язык платонизма, практически все упомянутые элементы — свет, красоты, возведение, сверхмирная область — присутствуют в Федре.
5) В Федре душа подражает своему богу, воспоминание о небесном пробуждается в ней, когда она зрит здешнюю красоту, воспроизводящую (дословно «подражающую», μεμιμημένον) красоту тамошнюю. Тот, кто правильно пользуется воспоминаниями, становится посвящаемым в совершенные таинства (τελέους τελετὰς τελούμενος), делается подлинно совершенным (τέλεος).
У ДА подражание Богу (τὸ θεομίμητον) осуществляется через поновление памяти (μνήμης ἀνανεουμένης) о богодеяниях Иисуса и реализуется посредством священнословий и священнодействий. Прежде всего священноначальник воспевает богодеяния Иисуса. В этот момент он «тайнозрит мыслительными очами (ἐν νοεροῖς ὀφθαλμοῖς ἐποπτεύσας) их умопостигаемое зрелище». Затем он «переходит к их символическому священнодействию» (συμβολικὴν ἱερουργίαν)», т.е. воспроизводит богодеяния в священнодействии. Он осуществляет это «как преподал Бог» (θεοπαραδότως), ибо «мы делаем сие в ее118 воспоминание» (ср.: Лк 22:19; 1 Кор 11:24, 25)».
Далее, В.В. Петров:
«Священнодействие является «богоподражательным», ибо священноначальник «совершает божественное посредством уподобления Самому Христу» (τῇ πρὸς αὐτὸν Χριστὸν ἀφομοιώσει τὰ θεῖα τελέσαι).
«Уподобление» не тождественно «богоподражанию». Уподобление Иисусу есть реализуемое в нравственных поступках следование примеру Его земной жизни. Это необходимое условие спасения. Все три небольших параграфа, которые мы рассматриваем (ЦИ 3, 3, 11–13), заканчиваются одинаковой мыслью: воплощение Иисуса является спасительным для нас только при условии нашего уподобления Ему. «Богоподражание» священноначальника, отправляющего обряд, имеет иной характер: оно дается свыше. «Богоподражание» возникает, когда священноначальник становится отражением Бога, как в Федре красивое лицо хорошо воспроизводит (μεμιμημένον) красоту-как-таковую. Условием богоподражания является «припоминание» богодеяний («через постоянное поновление памяти о богодеяниях»), а припоминание достигается «посредством иерархических священнословий и священнодействий».
Казалось бы, первая христианская идея о подражании Христу. Но в каком контексте? В контексте Федровских «воспоминаний» души о своей идеальной жизни до воплощения. Так Лже-Дионисий воспоминает об Иисусе в смысле Его идеального существования до воплощения.
ДА: «Причастившись и преподав богоначальное общение, иерарх оканчивает священнодействие священным благодарением вместе со всем священным собранием церковным. Причащение же его самого предваряет преподаяние даров другим, и принятие таинств им самим совершается прежде таинственного разделения народу, потому что таков вселенский чин и порядок, чтобы прежде священноначальствующий приобщился и преисполнился даров, которые через него должны быть боголепно преподаны другим, а потом уже и преподал другим».
Это замечательно. Не Бог дает нам всем братскую трапезу, а епископ как посвященный, сначала получает «богоначальное общение», а потом уже сам «своим светом» дает попользоваться и нам, низшим чинам.
В.В. Петров:
«6) Если в Федре говорится о том, что душа припоминает «тамошнюю» красоту, взирая на ее земные отблески, собирая которые, рассудок может постичь идею красоты, то у ДА мы должны взирать на «Его божественнейшую жизнь во плоти», ибо Иисус Христос и есть «наша умопостигаемая жизнь». Идея та же: взирая на земные дела Иисуса, узревать Его умопостигаемую сущность.
Завершается глава, посвященная таинству Евхаристии, очередным обращением к миру Федра:
ДА:«Вкусите же, говорят Речения, и увидите (Пс 33:9). Ибо благодаря священному посвящению (μυήσει) в Божественное посвящаемые (μυούμενοι) познáют Его дающие великие дары милости и, всесвященно тайнозря (ἐποπτεύοντες) в причастии Его божественнейшую высоту и величие, благодарственно (εὐχαρίστως) воспоют сверхнебесные благодеяния Богоначалия».
Вы поняли теперь кем совершается евхаристия? Кто благодарит? Кто воспоминает? Ну, вы ведь и так это знали. Разве вы что-то «воспоминаете», когда «стоите» в храме? Нет. Они воспоминают. Разве вы «благодарите»? Нет, они благодарят, потому что им по статусу «тайнозрения» «открыты великие дары милости». Может вы что-то возвещаете? Нет, они возвещают. А вы? Вы просто стоите, ждете, когда «вынесут». Да и что это за воспоминания? Думаете, что воспоминание с целью еще больше углубиться в вере, любви к нашему Спасителю? И смирении перед Его смирением? Ничуть! Нет, это платоновские воспоминания, для восхождения души.
В.В. Петров:
«Этот отрывок одновременно отсылает и к Евангелию, и к Платону. Его евхаристические элементы вызывают в памяти заповедь Христа: «творите сие в Мое воспоминание» (ἀνάμνησιν). Напротив, его мистериальная лексика вместе со словом «воспоминание» является аллюзией на хрестоматийный отрывок из Федра:
Платон:
«А это есть припоминание (ἀνάμνησις) того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия. Поэтому по справедливости окрыляется только разум философа: у него всегда в меру его сил память обращена на то, чем божественен бог. Только человек, правильно пользующийся такими воспоминаниями (ὑπομνήμασιν), всегда посвящаемый в совершенные таинства (τελετάς), становится подлинно совершенным».
Таким образом, для ДА вкушение евхаристических Хлеба и Чаши убирает завесу священных символов, открывая созерцание «теургических светов» и даруя тайнозрение блаженных умопостигаемых зрелищ.
Характерный пример схожего вычитывания в Федре христианской доктрины предоставляет русский переводчик Платона и профессор Санкт-Петербургской Духовной академии Василий Николаевич Карпов (1798— 1867), который комментирует следующий отрывок.
Карпов:
«Они стремятся выследить и найти в самих себе природу своего (σφετέρου) бога и добиваются успеха, так как принуждены пристально в этого бога всматриваться. Становясь прикосновенными к нему при помощи памяти (ἐφαπτόμενοι αὐτοῦ τῇμνήμῃ), они в исступлении (ἐνθουσιῶντες) воспринимают от него обычаи и привычки (τὰ ἐπιτηδεύματα), насколько может человек быть причастен (μετασχεῖν) богу. Считая, что всем эти они обязаны тому, в кого влюблены, они еще его больше ценят; черпая у Зевса, словно вакханки, и изливая почерпнутое в душу любимого, они делают его как можно более похожим на своего (σφετέρῳ) бога».
Карпов так поясняет это место:
«То есть питая душу созерцанием своего божества... они ту же самую пищу сообщают и своим любимцам, как вакханки, которые, по мифологическим сказаниям греков, находясь в состоянии восторженном, черпают из рек мед, молоко и вино, а в состоянии обыкновенном — простую воду. Ср. Ион 594a».
Платон (диалог Ион):
«Твоя способность хорошо говорить о Гомере — это... не искусство (τέχνη), а божественная сила, которая тобою движет, как сила того камня (λίθῳ), что Еврипид назвал магнесийским, а большинство называет гераклейским. Камень этот не только притягивает (ἄγει) железные кольца, но и сообщает им силу делать в свою очередь то же самое, то есть притягивать другие кольца, так что иногда получается очень длинная цепь (ὁρμαθὸς μακρὸς πάνυ) из железа и колец, подвешенных (ἤρτηται) одно к другому, и вся их сила восходит (ἀνήρτηται) к тому камню...
Все хорошие эпические поэты слагают свои прекрасные поэмы не благодаря искусству (ἐκ τέχνης), а лишь в состоянии вдохновения и одержимости (ἔνθεοι καὶ κατεχόμενοι); точно так и хорошие мелические поэты: подобно тому как корибанты (οἱ κορυβαντιῶντες) пляшут не в здравом уме (οὐκ ἔμφρονες), так и они не в здравом уме творят эти свои прекрасные песнопения; ими овладевают гармония и ритм, и они становятся вакхантами и одержимыми (βακχεύουσι καὶ κατεχόμενοι). Так и вакханки, когда одержимы (κατεχόμεναι), черпают (ἀρύονται) из рек мед и молоко, а в здравом уме (ἔμφρονες) не черпают...
Поэт — это существо легкое, крылатое и священное (κοῦφον χρῆμα καὶ πτηνὸν καὶ ἱερόν)... Ради того бог и отнимает у них ум (νοῦν) и делает их своими слугами (ὑπηρέταις), божественными прорицателями (χρησμῳδοῖς) и пророками (μάντεσι), чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные ума (οἷς νοῦς μὴ πάρεστιν), говорят столь драгоценные вещи (πολλοῦ ἄξια), а говорит сам бог (θεὸς αὐτός) и через них подает нам свой голос».
Сознательно или нет, но в небольшом примечании к Федру Карпов дважды задействует евхаристические образы. Во-первых, он отождествляет созерцание божества с «вкушением». Во-вторых, в Ионе Платон пишет только о молоке и меде, но Карпов говорит о «вине», которое у Платона не упоминается. На уровне нарратива превращение воды в вино — это отсылка к Ин 2:1-12. Но в рассматриваемом контексте неизбежны и ассоциации с таинством пресуществления даров (евхаристией).
Остается только гадать о том, какие параллели выстраивались в уме В. Н. Карпова. Мы же, в контексте настоящего исследования, можем заметить, что указанные отрывки из Федра и Иона насыщены лексикой и образами, которые у позднейших платоников превратятся в технические термины и стройную доктрину. Например, Федр представляет основу для развития концепции вертикальных «цепей» сущего, подчиненных «своему» (σφέτερος) богу. Умное всматривание в своего бога осуществляется через прикосновенность к нему при помощи памяти (ἐφαπτόμενοι αὐτοῦ τῇ μνήμῃ), что применительно к таинству евхаристии позволяет сопоставить платоновскую концепцию анамнеза с евангельским заветом «сие творите в Мое воспоминание» (1 Кор 11:23-25). Одержимые Богом, воспринимают от него привычки (τὰ ἐπιτηδεύματα), т.е. позднейшую неоплатоническую «пригодность» (ἐπιτηδειότης), а та, в свою очередь, обеспечивает им причастность (μετοχή) к богу».
Естественно, речь идет не о сравнении языческой идеи «припоминания» с евангельской истиной, заповеданной Спасителем — «творите в Мое воспоминание». Евангельское воспоминание имеет четко выраженный иудейские аспект — возобновления. Об этом часто говорит о. Петр (Мещеринов).
«И услышал Бог стенание их, и вспомнил Бог завет Свой с Авраамом, Исааком и Иаковом».
Такое сравнение возможно только в контексте языческого лжеца, известного под именем Псевдо-Дионисий.
В.В. Петров:
«Диалог Ион предоставляет для позднейших учений об иерархии сущего и механизме передачи божественных даров от чина к чину замечательный образ длинной цепи, звенья которой находятся в состоянии «подвешенности» друг к другу, а в конечном счете — к богу. При этом скрепляющая их сила — это магнитное взаимодействие. Одержимый богом «вакхант» (напомним, что, по мнению Дамаския, философ в идеале должен быть вакхантом) становится невесóм, крылат, священен (κοῦφον χρῆμα καὶ πτηνὸν καὶ ἱερόν)... Таким образом, Платон предоставлял ДА много возможностей для синтеза христианской и языческой доктрин».
Насчет «невесомости» поговорим позже. Левитация, как один из признаков святости, описывается Паламой.