✟ Virtus et Gloria

Парахристианские аскеты

Хаззайя:

«Я [уже] сказал и снова говорю, что если все наше нынешнее ведение о Христе, Господе нашем, и Его славный облик, зримый внутри сердца нашего, существует только в пределах образа (букв.: «есть только до образа»), то Христос, Господь наш, напрасно умер, и Его пришествие в наш мир ничем не было нам полезно. И страсть Его, и смерть Его за нас ничего не значит (букв. «не есть что-либо»), если Он и ныне является святым Своим так же, как праотцам и пророкам, в формах и образах.

Однако сейчас не так, но, напротив, когда Христос, Господь наш, открылся во плоти, [воспринятой] от нас, для спасения и обновления всех словесных [существ], вместе [с этим] изменился чин Его откровений к нам и к незримым силам. Поэтому Он является не в сложных образах, как тем первым [святым], но, скорее, в славном облике, превосходящем чувственные образы и формы. Говорим же мы [и] о свете, который мы зрим там, на оном месте духовного [состояния], но он не подобен сему вещественному свету. Есть там у нас и духовное брашно, но, однако, не подобное сей здешней [пище]. Есть там у нашего ума и глас Трисвятой песни духовных [существ], и речь, и собеседование, но они не подобны сей речи, которая бывает у нас друг ко другу. Ибо речение, которое там делается слышным уму, тонко, и наши [телесные] чувства не способны воспринять его». [1]

А. Г. Дунаев:

«Попытка богословского оправдания «исихазма» была предпринята свт. Григорием Паламой. Однако при признании заимствования византийскими подвижниками исихастской техники из иных религиозных традиций и при допущении, что свет, наблюдаемый аскетами любых религий, присущ человеческой природе изначально, подобная попытка, считающая фаворский свет абсолютно нетварным и созерцаемым только обоженными святыми христианами, была изначально обречена на неудачу, поскольку исходные опытные данные были сужены и неверно интерпретированы». [2]

У свт. Григория в «триадах» слово «свет» употребляется 219 раз. Поэтому всё процитировать мне не удастся. Вот некоторые фрагменты:

«Видишь, что созерцание возвышается над всяким действием, образом жизни и размышлением? Слышишь, как святой отец, сказавший ранее, что «ум созерцает самого себя, осиянного небесным цветом», теперь ясно показывает тебе, что ум озаряется при этом лучом Божества? Поверь и его наставлению о пути, ведущем к этому благословенному состоянию созерцания: «Молитва, стремящаяся внимать себе, — говорит он, — найдет способ молитвы, в котором надо трезвенно упорствовать», — потому что истинно молившийся, чей ум слился с Божьей молитвой, просвещается божественным сиянием. Хочешь спросить еще и божественного Максима? «Достигший чистоты сердца», говорит он, «не только может познать существо вещей низших и зависимых от Бога, но и Самого Бога созерцает».

«Разумно слушая, ты поймешь, что это – свет будущего века, и что тот самый свет, который осиял учеников при Преображении Христовом, теперь тоже озаряет ум, очищенный добродетелью и молитвой. В самом деле, у Дионисия Ареопагита ясно сказано, что явленный на Фаворе свет Христов украшает и озаряет тела святых в будущем веке».

«Да, принять этот свет может только сердечная чистота; а все, что люди говорят и узнают о Боге, вместит и нечистое сердце. Ясно, что такой свет выше слова и знания, и если даже кто назовет его знанием и пониманием, поскольку Дух дает его умной способности души, то здесь подразумевается другой вид понимания, духовный и недоступный даже для верующих сердец, если они еще не очистились делами. Недаром Тот, Кто и дает видеть и Сам видим — Свет чистого сердца, Бог, — говорит: «Блаженны чистые сердцем, потому что они увидят Бога». Какое им было бы особое блаженство, если бы видение было знанием, которое есть и у нас, нечистых? Прекрасно определил святой, озаренный Божиим светом, что Его свет есть не знание, а «несказанное действие, видимое незримо», потому что не чувственно, и «мыслимое непознаваемо», потому что не рассудочно».

«Что святые духовно видят свет, как сами говорят, ипостасный, а не символический, не наподобие воображений, сплетающихся от сочетания случайных обстоятельств, и что этот свет есть невещественное божественное воссияние и благодать, видимые невидимо и понимаемые непостижимо, — они знают на опыте; но что такое этот свет, они, как сами говорят, не знают».

«И вы хорошо делаете, — говорит апостол, — держась этого пророческого слова... как светильника, светящего в темном месте, пока не воссияет дневной свет» — какой дневной свет? Конечно же, воссиявший на Фаворе! — «...и взойдет утренняя звезда» — какая утренняя звезда? Конечно же, осиявшая там Петра с Иаковом и Иоанном. Не ясно ли, что этот свет светит теперь в сердцах верных и совершенных? Не ясно ли, что он безмерно превосходит свет знания? И не только от знания, добываемого эллинской наукой, потому что такое недостойно даже назваться знанием, будучи все ложным или смешанным с ложью и более близким мраку, чем свету, — не только, говорю, от этого знания, но и от знания божественных Писаний свет этого видения отличается настолько, что свет знания сравним со светильником, светящим в темном месте, а свет таинственного видения — с сияющей днем утренней звездой, то есть с Солнцем». [3]

А вот его размышления, оправдывающие иное толкование Писания:

«Созерцание возвышается над всяким действием, образом жизни и размышлением» — очевидно в Писании это не так, ибо: «Нет больше той любви, чем если кто положит душу свою за друзей Своих» (Инн. 15:13).

«Молитва, стремящаяся внимать себе» — фактически это медитация на самого себя, самообожествление.

«Но и от знания божественных Писаний свет этого видения отличается настолько, что свет знания (Писания) сравним со светильником, светящим в темном месте, а свет таинственного видения — с сияющей днем утренней звездой, то есть с солнцем» — а вот что пишет Феофан Затворник:

«Но пришел Господь Иисус Христос, и воссиял миру свет разума. Просветительная сила есть Дух Святой, нисшедший на Апостолов. Им просвещенные, Им руководимые и учимые, ходят они по миру и всем возвещают свет истины (в Писании, «Е. Ж.»). Дух Божий, их просвещающий, просвещает и сердца верующих, и они ясно начинают видеть свет разума славы Божией. И слово сие воссиявает свет в сердцах верующих (слово Писания, «Е. Ж.» !!!). Приемлющие его ясно видеть начинают неописанную славу Бога беспредельного в лице Иисус Христове. Лице Иисуса Христово дает ясно разуметь, что Бог превеликий и предивный есть сердобольный Отец наш, Который не восхотел оставить нас в нашем падении, но благоволил дивный устроить для нас образ спасения в Единородном Сыне Своем, Который, пришедши на землю, воплотился, пострадал и умер на кресте, воскрес, вознесся на небо и сидит одесную Бога и Отца, туда привлекая всех верующих и избранных во спасение, да идеже Он, и они все будут. Таков лик Иисуса Христа!» [4]

Сахдона:

«Итак, возжем (сами, «Е. Ж.») в себе пылающий жар любви [Божией] через сообщение с Ним, которое [рождается] от чистоты сердца (которую сами создадим, «Е. Ж.»). Ибо от непрестанного воззрения разума к Нему и от светоносного сияния простоты душевного ока, смешанного с великим сиянием горения вышнего света, ярко разгорается в душе уголь огня любви [к Богу]».

В точности, как у Плотина: очищение сердца, постоянное созерцание и свет.

Робер Белэ:

«Дадишо Катарский упоминает о видении святого света, которым сияет ум, — видении, которое дается человеку, удостоившемуся (плата, как у Паламы, «Е. Ж.») этого благодаря духовной молитве, вместе с видением божественного света славы Христовой, являющейся внутри души через откровение Святого Духа».

Сахдона:

«Блаженна душа, чье око очищено от смятения тьмы века [сего] и сделалось простым и светлым, чтобы узреть Господа в облаке света! Все его тело будет светлым, зрак лица его будет блистать славой и, [...] ангелы поставят его [когда он выйдет из облака] возле нашего Господа в превышнем свете». [5]

Робер Белэ:

«У Иосифа Хаззайи мы встречаем множество мест, напоминающих о макариевском опыте духовного света, хотя этот автор часто перемешивает выражения Макария с евагриевскими понятиями «безвидного света» или света цвета сапфира, неба и кристалла». [6]

Замечаете линейку авторов? Еретик Евагрий, Псевдо-Макарий с сильным мессалианским налетом, еретик Феодор Мопсуэстийский, Исаак Сирин, Иосиф Хаззайя, еретик Иоанн Дальятский, Лже-Дионисий, Максим Исповедник, Григорий Палама — и все их учения перемешаны, плавно перетекают одно в другое.

Иосиф Хаззайя:

«В будущем веке, когда все люди восстанут из праха и облекутся славой воскресения, не будет [уже] там внешнего или внутреннего, но их естество станет светом. [Ибо] как изнутри солнечного диска исходят лучи, которые скрывают его, так будет и у святых: оный свет, которым они облекутся, будет исходить из них, и они будут сокрыты в нем; их тело станет целиком зрением, целиком слухом. В том месте, где они будут обитать, будет всецело свет, брачный пир, за которым они воссядут, будет исполнен света, ибо всё, что там, есть свет». [7]

Интересное описание, не так ли? Во-первых, Хаззайя уже знает, впрочем, как и св. Григорий Палама, «что мы будем». Возлюбленному ученику Иисуса «еще не открылось, что будем», а эти аскеты уже видят и знают. Итак, мы будем «Богами» (с большой буквы, об этом ниже), «новыми солнцами», «не будет различия между нашей природой и природой Бога», все будет свет, не будет внешнего и внутреннего. В то время, когда Павел скучно говорит об этих предметах: «Гадательно, через тусклое стекло». Христос имел тело с ранами от гвоздей, ел и пил после воскресения, а у Хаззайи и Паламы — сплошной свет. Нет никакого человекообразного тела. Один свет — смешанный, растворенный в Боге.

Робер Белэ пишет об Иосифе Хаззайи:

«Видение света и красоты Божией является темой, к которой он возвращается почти постоянно. Все его учение может рассматриваться как описание все большего и большего приобщения к божественному свету, который созерцается в природе, в душах и сам по себе, причаствуемый в своей премирности при непрестанном движении, когда беспрерывно чередуются вхождение в облако и видение более прекрасного света. К употребляемым им символам он любит часто прибавлять упоминание света: Бог есть море света, гора света, Его благодать — покров из света, а Христос сияет даже в воде, которую пьет монах». [8]