Апофатика
Я не просто увлекался даосизмом, я был преподавателем, инструктором даосского тренинга, системы самосовершенствования. Пройдя обучение сначала в Москве, потом в даосском лагере в Тайланде у мастера, я получил диплом и право представлять эту школу (Universal Tao, Mantak Chia) в своем регионе. Я открыл свой центр подготовки по системе даосского внутреннего тренинга, то, что называют внутренней алхимией — нэй-дань. На юге России мой центр был первым и единственным (в то время — 2001 г.) в области даосизма. Поэтому, то, что вы прочитаете ниже, было не только моим увлечением, но и работой. То есть, я был профессиональный даос. Хотя и не так долго, в течение какого-то периода жизни даосизм был моей профессией. Итак...
Все, что я описывал ранее, все технические приемы — являются лишь средствами в сравнении с главным инструментом: опустошением себя, забыванием себя и всего мира, погружением во «мрак» непостижимого божества. Поэтому, когда мит. Каллист пишет, что технические аспекты — это не главное в исихазме, то он абсолютно прав. Как не главные они и у йогов, и у буддистов, и у гностиков, и у неоплатоников. А что тогда главное? Главное — это забыть себя, совершенно опустошиться и отключить разум. Это ключевое делание, а все остальное лишь помогает в той или иной степени. Поэтому эта глава — самая большая в моем исследовании. Именно это, а не все дыхания и «пупки», делают из христианства инфернальный языческий культ. Всё, что вы прочитали выше, не более, чем безобидные детские шалости. Итак, приступим...
Почему мы говорим, когда настаиваем на том, что не должны говорить? Как мы можем говорить о том, о чем нельзя говорить? Подобные вопросы неоднократно поднимаются в философско-теологическом дискурсе негативной теологии. Хотя даос утверждает, что Дао, о котором можно говорить, не является постоянным Дао, а негативный теолог говорит, что Бог невыразим, оба они выражают желание сказать, и ни один из них не отказывается от языка полностью. Даже Жак Деррида, поднявший вопрос о невыразимости, говорит в тот самый момент, когда он пытается избежать говорения.
Читая труды Филона, Плотина, Лже-Дионисия, Мейстера Экхарта, Сорена Кьеркегора и Жан-Люка Мариона, а также философские работы Фридриха Ницше, Мартина Хайдеггера и Жака Деррида мы можем с теми или иными лингвистическими и концептуальными отличиями постулировать одну и ту же идею — познание через отрицание-апофазис. То есть своего рода иронию, когда человек отрицает высказывание, которое он специально произносит.
Слово «апофазис» обычно означает «отрицание». Апофазис происходит от греческих корней apo (прочь, отстранение) и phasis (говорить). Термин апофазис как таковой означает «не говорить» или «быть в стороне от говорения», в отличие от термина катафазис, обозначающего концепцию говорения. Как и термин апофазис, катафазис образован путем соединения двух греческих корней, здесь ката© и фазис (говорить, говорить). Согласно Оксфордскому словарю английского языка, слово «апофазис» также означает «вид иронии, когда мы отрицаем, что говорим или делаем то, что на самом деле говорим или делаем». Это определение указывает на риторический характер апофатического дискурса, который я буду исследовать как в даосизме, так и в негативной теологии. При таком прочтении апофазис — это риторический жест, обусловленный парадоксом выражения невыразимости, т.е. «вне слов». Другими словами, говорящий настаивает на использовании слов для выражения бессловесной реальности, поскольку всегда есть желание сказать, выразить и рассказать.
Этот парадоксальный способ озвучивания невысказанного или формулирования молчания хорошо выражен Мартином Бубером, когда он заявляет:«Даже самые сокровенные переживания не защищены от стремления к самовыражению... Человек должен говорить, потому что Слово горит в нем... потому что он хочет создать памятник для экстаза (выхода за пределы себя, «Е. Ж.»), который не оставляет следов, отбуксировать вневременное в гавань времени; он хочет превратить единство без множественности в единство всей множественности». [1]
Сэмюэль Беккет в схожей манере утверждает, что поэт должен говорить, несмотря на фундаментальную истину молчания:
«Нет ничего, что можно было бы выразить, ничего, с помощью чего можно было бы выразить, ничего, из чего можно было бы выразить, нет силы выразить, нет желания выразить, вместе с обязательством выразить». [2]