Исаак Сирин.

Третье собрание преподобного Исаака Сирина

IV

Того же мар Исхака. Мемра вторая о молитве: о том, какова подлинная молитва, бывающая в совершенстве разума (reʕyānā).

1. Подлинная молитва есть ощущение, [бывающее] в Боге, с которым разум пребывает не через прошения, но в совершенстве любви; и которое возникло не потому, что он просил чего-либо у Бога в молитве, но по причине того, что он устремлял свой взор к Его Сущности. Ибо по причине того, что есть у Нее по природе, — именно по этой причине — он исследует Ее как бы воззрением очей в изумлении во время молитвы.

2. Ведь природных свойства Её — три, которые в собственном смысле принадлежат Ей, Сущности препрославленной, которые не получают приращения к тому, что́ они суть, ибо они совершенны; и также не убывают и не оскудевают из-за причин, с которыми они встречаются. Сии [суть причины], на деле познаваемые умом (hawnā), навыкшим к созерцанию движений, бывающих в отношении Сущности.

3. Всякий раз, как только ум (madʕā) желает воззреть на оную сокровенность и отклоняется от нее по причине ее отделенности, отсюда он исследует как бы в изумлении оное естество, не ограничиваемое природным образом ни ви́дением, ни умом, ни помыслом.

4. Итак, я называю три признака природы Его в собственном смысле: благость, любовь, и мудрость. Ведь по благости Бог сотворил творение; любовью же к нему Он обладал до того, как сотворил его; устроил же Он мудростью Своей всё, что приносит^[1] творению помощь и удовольствие: как настоящие вещи, так и будущие, из которых познаётся Его истинная и неудобопреклонная любовь к творению.

5. Ведь кто от этих признаков непрестанно исследует Божественную сущность, у того молитва не имеет предела и границы, потому что совершенство любви превосходит молитву, приводимую в движение прошениями. То же, чтобы разум пребывал с Богом через прошение, без странствия в молитве, есть все еще слабость разума — прежде чем он ощутит Божественную любовь.

6. Совершенство же любви не нуждается в том, чтобы просить у Него чего-либо, кроме того, чтобы разум (reʕyānā) ненасытно исследовал лишь Бога. Когда же разум (reʕyānā) войдет в Божественную любовь и ведение, ему не доставляет удовольствие то, чтобы приносить прошение о чем-либо, хотя бы и весьма возвышенном и ценном.

7. Для того, кто взирает на величие Бога от горячей любви к тайнам Его, получать ощущение Его важнее, чем странствовать [умом] в том, что вне Его и что не относится к Его природе^[2]. Молитва же просьб и прошений представляет собой многообразные движения и причинные молитвы. Дар же любви в молитве есть духовное молчание. Ведь когда разум (reʕyānā) смешивается с Богом, он прекращает прошение и молитву.

8. Если же кто-либо прекратит [их] по своей воле, в то время как разум не привлечён сильнейшим изумлением к одному из божественных прозрений, им овладевает парение, и он исполняется праздных воспоминаний. Ведь до тех пор, пока кто-либо не достигнет сих высот в молитве, ему не подобает прекращать усердных прошений. Итак, через постоянное прошение человек приближается к тем великим вещам, о которых мы сказали.

9. Ибо что есть больше той молитвы, которую Спаситель наш передал Церкви? И вот, вся она представляет собой прошения и просьбы. Неужели оттого, что Бог нуждается в сем? Или для того, чтобы мы напоминали Ему о каждом из их^[3] наименований? Ведь известно, что Бог не нуждается в [этих повелениях]: «Сделай для Меня то-то и то-то», будто Тот, Кто именно по причине этого подаёт то, о чём он узнаёт, что это нужно дать; или будто Тот, Кто забывает это; или пренебрегает, когда о каждом из их именований мы не молимся Ему. Сие есть мнение, свойственное детскому образу мыслей, а не людям, усовершенствовавшимся в знании, свойственном взрослому мудрованию, и имеющим возвышенное знание о Боге, Создателе всего^[4].

10. Как и Макарий, некто изумительный во святых, облеченных Духом, быв спрошен, как нужно молиться и о чем, сказал: «Нет необходимости, чтобы человек умножал беседу, но чтобы простер он руку свою Богу в молитве и сказал: “Как Ты хочешь и как Тебе угодно”, — а Он уже знает то, что поможет»^[5].

11. Вот молитва совершенных! Вот молитва тех, кто знают Бога, как Он есть!^[6] Вот муж верный, у которого твердая вера!

Разве Господь наш не знал о попечении Бога о творении Его, что обучил молиться Богу по отдельности: «Дай нам то-то и то-то»? Но по причине немощи нашей и ради того, чтобы дать опору помыслу нашему он дал нам услаждаться словами молитвы, и ради утешения немощи нашей, наипаче же для того, чтобы направить нас^[7] к Себе.

12. Как и имевшее место во время Страсти, когда [Своими речами] Он заставлял учеников полагать, будто Он совершал молитву за них и совершал Отцу прошение за них: ясными изречениями Он доносил до слуха слова, исполненные ободрения. Но и тайны, и знание сокровенного Он сообщал ученикам под видом^[8] молитвы, и при этом ясно, что оные речи не были молитвами и не было нужды в сих словах к Отцу у оной природы человечества Господа нашего, —

13. Того, в Чьей воле есть самое действие, чтобы ещё было нужно посредством слов умолять Бога Отца; Того, Чьей воли было достаточно, чтобы вместо молитвы исполнить всё, что Он хочет! И, таким образом, как мы сказали, не были молитвами те речи, что слышались от Господа нашего в то время, но они были таинственными словами, которые через апостолов Он хотел сообщить нам — как Тот, полнота Чьего домостроительства наступила в ту ночь; Ему показалось, что теперь уже время для того, чтобы сии речи были исследованы учениками — речи, из коих одни были учением, а другие — пророчеством о будущем;

14. некоторые же — надеждой и ободрением всего рода людей, наипаче же тех, кто имели приблизиться к вере в Него; некоторые же [служили] для укрепления и великой надежды учеников; некоторые же — тайной будущих [вещей], которые исполнятся на деле в будущем веке, — [учеников,] научение которых и всего мiра показывал Господь наш, облекая слова Свои формой молитвы. А некоторые из них, опять же, сообщают о величии и славе, которую Он имел у Отца, так что Он не нуждался в прошении и молитве к Богу Отцу.

15. Но всё то, в чём совершил служение и что показал нам Господь наш, было исполнено учения. И во время Страсти Он не возымел нужду в прошении, как сказал Блаженный Толкователь^[9] в толковании на [Евангелие от] Иоанна о том, что было изречено Господом в тот час в виде молитвы: «Тому, кто листает эту книгу, надлежит знать, что сии слова, сказанные в образе молитвы, суть пророчество о том, что имело свершиться с учениками. И нам не надлежит исследовать ни образ их, ни изменение в способах их [произнесения], ни, опять же, облик молитвы, в котором они были сказаны»^[10].

16. И немного раньше в том же разделе, говоря в целом об устроении^[11] речений нашего Жизнодавца, он говорит: «Сила толкования ясно показывает, что это было не прошение, но образ прошения. Говорит же Он им слова молитвы по подобию притчи. А если кто-либо желает из их^[12] внешнего звучания^[13] судить о них просто, то он придет к выводу^[14], что для большинства из них даже не было возможности быть произнесенными».

17. Посему, в соответствии с тем, что указывает Блаженный Толкователь, можем, опять же, и мы понимать все учение Господа Нашего: что-то имеет цель увещевания и форму наставления; что-то умудряет совершенством слов молитвы; что-то, [когда] Он будто бы просит у Отца, учит тайнам, и духовному ведению, и горним сокровенным вещам.

18. Подобное Он соделал и здесь: в том, что научил нас молиться о том-то и о том-то и просить у Отца то и это^[15], как если бы сего недоставало ведению Господа нашего, — чтобы сообщить, что нам нет нужды каждую из этих вещей, в которой есть необходимость, перечислять Богу в молитве — Богу, знающему то, что в сердце, и заботящемуся обо всем. Но Спаситель наш — Тот, Кому принадлежит знание всего — ради милосердия Своего, по которому Он заботится обо всем, принадлежащем нам, и о помощи нам, и о научении нашем, соделал сие — то, чтобы раздельно передать нам совершенство молитвы и известные прошения по названиям их.

19. Для чего же так? Чтобы в постоянном размышлении о прошениях разум (reʕyānā) поднимался от земных вещей и приближался через тайны, [заключенные] в словах, к восхищению в надежде. Ибо в них есть исправление образа действий, и учение о таинственных вещах, и жительство, и ведение, и размышление о Боге и о достоинстве быть своими [Богу], которое мы уже имеем^[16] у Него через Христа. [Речь идет о] тех прошениях, смысл^[17] которых, как я полагаю, был кратко и в достаточной мере показан нами в предыдущей мемре; о ней [я могу сказать]: если кто тщательно проследит смысл тех различий, не думаю, что он останется без превосходной сладости при чтении.

20. Сейчас же нам осталось только кратко сказать об общем смысле этой мемры, и пониманием^[18] взойти к началу сочинения, и цель, заданную нами там, ясно и быстро охватить^[19].

21. Итак, когда кто-либо примет дар Духа к тому, чтобы изумляться теми вещами, которые постигаются через прозрение, ум (hawnā) во время молитвы особенно сдерживает себя^[20] от того, чтобы заботиться о прошениях о чем-либо. Ведь все желание его увядает через откровение, и вместо всего этого наполняет его оное духовное знание тех вещей, познание сокровенности которых он приемлет в откровении прозрения. И он прекращает то, что связано с волей души его^[21], и успокаивается только в непостижимых вещах.

22. И молитва сия состоит в том, чтобы изумляться одним лишь Богом, сообразно чину тех духовных существ, что пребывают на небесах, и сообразно будущему веку. Ибо сей духовный дар постоянно показывает ему неизреченные вещи через прозрение и тайну неизъяснимую. Учение о сокровенном начертывается силою Духа на уме (hawnā), и, словно записи на странице, прозрение о глубоких вещах отпечатывается в сердце его. И если однажды [и случается], что он подвигается к молитве без сего, то сердце его возбуждается только в молитве хвалений.

23. Ведь забота Бога постыжает его всякий раз, когда он хочет принести Ему какое-либо прошение, помимо «Как Ты хочешь и как Тебе угодно». Если человек попросит Бога о чем-либо, чтобы исполнилась его собственная воля (а не сообразно тому, как Сам Дух знает и ведет его), то он как бы показывает, что он мудрее Бога, Который удостоил [его] столь великого дара.

24. Когда же душа достигнет ясности, то, лишь встретит она какой-либо предмет, относящийся к Богу, в тот же час разум (reʕyānā) увлекается к молчанию и возникает в нем духовное рвение и невозмутимая изумительная любовь; то есть, когда он изумлен Богом и во всякое время легко собирается и привлекается внутрь его самый разум [его], без принуждения и попечения о сем, [происходящих] от его собственного желания^[22].

25. Да будет вожделенно тебе постичь сие, о возлюбленный мой, заботящийся о чистоте души! Да не будешь ты быстро приводиться в движение яростью по причине сих тленных вещей. Ближнего же своего цени больше, чем то, наличие или исчезновение чего определяет случай (то есть земные вещи).

26. Не испытывай же ни к кому ни любви, ни ненависти по причине его образа действий, но самое существо его^[23] люби превыше исследования образа действий — как Бог. Образы действий меняются, ты же оставайся неизменным по отношению к единоприродному тебе — по подобию Бога. Ведь сходство с Собой Он дал тебе омовением пакибытия^[24]. О ставший нетленным в тайне, пусть станет для тебя предметом заботы нетленный образ мыслей, соответственно образу, который ты принял.

27. Дары, прообразующие тамошнюю область^[25], ты вожделеешь получить, но то^[26], чтобы принудить естество к подобию, кажется трудным. Сейчас же я приведу тебя к той, что есть матерь делания в нашей душе. Более всего да будет у тебя забота о сладости (bassīmūṯā): все духовные и телесные добродетели она воскрешает в тебе; в тишину помыслов она поставляет тебя непрестанно.

28. Ведь она есть знак бесстрастия души. Сладость есть знак снисходительности, снисходительность же — плод смирения. Если человек не снизойдет с высоты мысли своей, невозможно, чтобы он явился сладостным по отношению ко всем встречающимся ему. Эти увещевания соделывают в душе чистоту, и знаки бессмертия, которых ты вожделеешь, они приводят в ней в движение, и изгоняют из нее раздражительность, которая есть помрачение души.

29. Легкость же на гнев бывает от гордости. Вникни в это слово: всякий раз, когда ты приобретаешь внутри себя смиренные помыслы, даже след гнева не может приблизиться к тебе. Ведь смирение способно оставаться без гнева даже в болезнях, и нищете, и ущербе, причиняемом ближними.

Есть гнев, бывающий от движений, свойственных темпераменту^[27], — который не причиняет вреда и тотчас успокаивается. Сопутствует же ему постоянное сокрушение.

30. Даже для Павла не лишено было препятствий то, чтобы услаждаться духовными вещами. [Он свидетельствует об этом], наставляя нас своим [примером] в отношении плоти^[28].

31. Когда относящееся к образу мыслей не достигает согласия с Духом через возрастание^[29] разума (reʕyānā) и славный образ действий, подобающий [служению] Богу, тогда сама душа обращается к согласию с плотью, даже если она богата возвышенными помыслами от чтения и телесного труда.

32. Благодать же Духа не телом приемлется, но сердцем, и действие её познаётся внутренними членами души и умом (wa-ḇ-madʕā). Ибо необходимо, чтобы мы украшались внутри^[30] — там, где мы ожидаем принять Христа.

---