✟ Virtus et Gloria

Аскетизм

Я буду очень часто цитировать и обсуждать ареопагитский корпус и его автора. Я буду называть его не иначе как Лже-Дионисий и сразу хочу объяснить почему.

Вообще это сочинение сопровождает много иронии. Кафолическая церковь сразу отвергла труды Лже-Дионисия. Впервые в истории Ареопагитики его упомянул один из лидеров миафизитов патриарх Севир Антиохийский на поместном соборе в Тире в 513 году. Затем он же цитировал трактат «О божественных именах» в полемике против своего бывшего сторонника, ещё одного еретика Юлиана Галикарнасского (после 518 года). В 531-533 годах последователи Севира ссылались на Лже-Дионисия в переговорах с халкидонитами в ходе Константинопольского собеседования.

Севирианам оппонировал эфесский епископ Ипатий, который отверг ссылки на Ареопагитский корпус на том основании, что древним авторам (представителям Александрийской школы Афанасию Великому и Кириллу Александрийскому) они известны не были, а потому могут быть подлогом со стороны последователей Аполлинария Лаодикийского. Таким образом, ложь эта была известна сразу и сразу была отвергнута. Но затем уже св. Максимом была принята, и тем самым легимитизирована по причине того, что слишком уж «возвышено» сочинение, и явно его должен был написать «святой» человек.

Но вместе с тем св. Максим, сам не зная того, выносит окончательный и самый авторитетный приговор Лже-Дионисию. Пожалуйста, внимательно прочитайте все нижеследующее, когда захотите найти или самостоятельно написать полное опровержение всему вышесказанному. Итак, даем возможность говорить святому Максиму:

«Поскольку же некоторые люди говорят, что это сочинения не святого, но кого-то из живших после него, по необходимости они должны считать его и кем-то запрещенным и наглецом, лгущим о себе такое — что он жил одновременно с апостолами и писал письма тем, современником кого не был и кому не писал.

Выдумать же пророчество апостолу Иоанну, находившемуся в ссылке, что тот вернется на азиатскую землю и будет учить, как прежде — это свидетельство о порочности человека, безумно гоняющегося за пророческой славой.

А придумать и сказать, что в самое время спасительного страдания Христова он находился с Аполлофанием в Гелиуполе, где они видели и обсуждали солнечное затмение, что оно происходило тогда не в соответствии с законами природы и было необычным; говорить о себе, что присутствовал с апостолами при вынесении святых останков Святой Богородицы Марии, и приводить слова Иерофея, своего учителя, как произнесенные в числе надгробных слов; измыслить послания и слова, как бы обращенные к ученикам апостолов, каким дурным и заслуживающим осуждения должен для этого быть и случайный человек, а не то, что муж настолько возвышенный обычаем и знанием, способный превзойти все постигаемое чувствами и соприкоснуться с умопостигаемой красотой, а через нее, насколько это возможно, и с Богом!» [1]

Таким образом, во-первых, уже при св. Максиме громко выражали сомнение в подлинности сочинения. Во-вторых, и это – самое главное, св. Максим говорит: «Если бы было доказано, что это писал не святой Дионисий, ученик Павла в первом веке, то...» – и дальше внимание! – «такой человек – по необходимости лжец, запрещенный наглец, порочный, дурной, заслуживающий осуждения, безумно гоняющийся за пророческой славой». [2]

Вот вам и вся ирония этого сочинения. Тот, чьим авторитетом оно вошло в Церковь, сам же и выносит ему приговор. Поэтому все апологеты Лже-Дионисия занимаются не тем. Сейчас они уже не могут спорить с тем, что эти сочинения не относятся к апостольскому отцу. И пытаются защищать сами идеи КА («Корпус ареопагитикум», Corpus Areopagiticum, «Ареопаги́тики»). Вроде как они христианские. Но самый главный факт остается: по мнению святого Максима, такой автор – «лжец, наглец, запрещенный в церковном общении». Поэтому правильно поступали о. Даниил Сысоев и о. Рафаил Карелин, когда пытались доказать, что Лже-Дионисий – именно автор I века.

Любые другие объяснения упираются не только в приговор св. Максима, но даже если бы его и не было, в здравый смысл, совесть и логику. Естественно, при моем большом уважении к о. Даниилу, назвать его сколько-нибудь серьезным ученым, который мог быть противостоять всей современной, в том числе православной, науке по Лже-Дионисию нельзя. Поэтому такие попытки уже и не предпринимаются.

Таким образом, лжецом считаю автора КА не я, а св. Максим Исповедник. Я лишь употребляю его характеристику.

Кроме того, я иногда пишу слово «церковь» с большой буквы, иногда с маленькой. Как говорил С. И. Фудель, «есть Церковь, и есть её темный двойник, название которого я и пишу с маленькой буквы».

Итак, сделав эти очень важные замечания, мы можем приступить к рассмотрению нашей темы.

Давайте посмотрим на отношение к аскетизму и особым молитвенным упражнениям у ап. Павла. Я предлагаю перевод В. Н. Кузнецовой, как наиболее ясно демонстрирующий интересующие нас элементы:

«Я хочу, чтобы вы знали, какую упорную битву я веду за вас, и за христиан Лаодикеи, и за всех тех, кто и в глаза меня не видел. И всё это для того, чтобы вселить мужество в ваши сердца, соединив нерушимыми узами любви, пока вы не достигнете той полноты убежденности, которая дается знанием Божьей тайны, то есть Христа. А в Нём заключены все сокровища мудрости и познания». [3]

Очевидно, что для Павла нет никаких «божественных Мраков», апофатических абстракций, в недрах которых есть «непостижимый Бог», которого и божеством вовсе нельзя назвать согласно Лже-Дионисию Ареопагиту. Для Павла все, что можно знать о Боге, сосредоточено во Христе. Нет никакой другой реальности или другого пути, который бы приводил к Отцу.

«Я говорю это вам для того, чтобы вы никому не дали сбить себя с толку искусными речами. И пусть телом я не с вами, но я с вами духом, и радуюсь, видя вашу сплоченность и крепкую веру в Христа. Так вот, раз вы приняли Христа Иисуса как Господа, живите в единении с Ним, укореняясь в Нём, созидая на Нём свою жизнь, укрепляя себя верой, в которой вы были наставлены, с сердцем, переполненным благодарностью!» [4]

Апостол пишет как раз против тех, кто вводит что-то еще кроме Христа. Какой-то аскетизм, каких-то ангелов, какое-то самоуничижение и проч. То есть, Павел настаивает на исключительности и абсолютной, преизбыточной достаточности Христа.

«Смотрите, чтобы никто не завлек вас в сети пустым и лживым философствованием, идущим от людских преданий и стихий мира, а не от Христа». [5]

Это особенно важно в свете рассматриваемых вопросов: только Христос и апостольское предание понимаются Павлом единственными источниками спасения.

«Потому что в Нём воплотилась и обитает вся полнота Божества». [6]

Таким образом, как христианин облекся во Христа верой и крещением, так и пребывает он в полноте Божества, а не становится лишь причастником энергий. Вся полнота Божества – во Христе.

«И вы обрели полноту жизни в единении с Ним — Главой Начал и Властей». [7]

У Лже-Дионисия и у свт. Григория Паламы речь идет о соединении с Богом, который выступает как «запредельно непознаваемый» Абсолют, «Единое» через Его энергии, а не со Христом. Для ЛД и Григория Паламы Христос выполнил свою роль, когда в воплощении обожил человеческую природу, а дальше Он представляется им ненужным. Он открыл путь, и дальше человек своим подвигом соединяется с Отцом через психотехнику.

«От Него вы приняли обрезание, но не то обрезание, которое совершается человеческими руками. Ваша плотская греховная сущность сорвана с вас, как одежда. Вот духовное обрезание, и его совершает Христос! Крещением вы погребли себя с Ним, крещением же воскрешены вместе с Ним — благодаря вере в силу Бога, поднявшего Его из мертвых». [8]

То есть, все совершенство даруется по вере и крещению, силой страданий и умилостивительной жертвы Христа, а не благодаря собственному подвигу.

«И вас, некогда мертвых из-за своих грехов и того, что вы, будучи необрезаны, не принадлежали к Божьему народу, — вас Бог вместе с Ним вернул к жизни. Он простил нам все преступления. Он перечеркнул список наших долгов, предъявленных к оплате предписаниями Закона, и уничтожил этот список, пригвоздив его к кресту. И этим Он обезоружил Начала и Власти и, выставив их всем на посмешище, провел как пленных в Своем триумфальном шествии». [9]

На первый план выходит домостроительство нашего спасения со стороны Бога. Именно Его действием, актом мы воскрешены, а не собственными усилиями.

«Так пусть никто не осуждает вас за то, что вы едите и что вы пьете, и не спрашивает, соблюдаете ли вы праздничные дни, новолуния и субботы. Это – лишь тень того, что должно было прийти, реальность же — во Христе! Не допускайте, чтобы вас осуждали люди, которые обожают смирение, поклоняются ангелам и распространяются о собственных видениях. Напрасно они кичатся своим умом, он у них всё еще земной! Такие люди больше не связаны с Главой, которая питает тело и придает ему благодаря его связкам и суставам единство, чтобы это тело возрастало по замыслу Бога». [10]

Тут Павел решительно отвергает все, что можно приписать к относящемуся к спасению – кроме Христа. Более того, такие добавления не только не нейтральны, но они и весьма предосудительны, причём настолько, что поступающие так «уже не связаны с Главой», то есть чужды Христа и Бога.

«И если вы умерли вместе с Христом и теперь свободны от стихий мира, зачем же вы позволяете им устанавливать для вас всякие предписания, словно вы всё еще живете в этом мире? «Не прикасайся!», «Не ешь!», «Не трогай!»: да все эти запретные вещи для того и существуют, чтобы быть уничтоженными при употреблении! Всё это — человеческие заповеди и учения! Такие предписания, с их самодеятельным благочестием, смирением и умерщвлением плоти, конечно же, создают видимость какой-то мудрости, но грош им цена. Они ведут лишь к потворству плоти!». [11]

Теперь посмотрим, как комментирует данное место Писания А. П. Лопухин:

«Если об еретических догматах распространяется молва (по греч. λόγος, по-русски неточно: «вид») как о премудрых правилах вследствие того, что они требуют самовольного или нового рода богопочтения (έθελοθρησκία), вследствие смирения и аскетического изнурения тела, то это вовсе не зависело от того, чтобы эти правила имели действительное достоинство (ουκ έν τιμή τινί — по-русски неправильно: «в некотором небрежении»). Можно даже сказать, что эти правила приводят совершенно не к тем целям, какие указывали еретики. Последние именно утверждали, что соблюдение их правил возвысит христианина над движениями чувственно-греховной природы, а между тем на самом деле человек, исполнявший их, приходил к сытости плоти (πλησμονή τ. σαρκός), т. е., к гордости, высокомерию. «Плоть», или плотская сторона человека, тешилась здесь сознанием особых своих заслуг, состоявших в подавлении телесных потребностей». [12]

Нам обычно говорят, что к нам это не относится. Что это были какие-то сектанты во времена Павла. Ну что ж, дай Бог, чтобы это было именно так.

Теперь давайте посмотрим на традицию понимания ап. Павлом идеи о распятии плоти, которую часто приводят в качестве аргументации к аскетизму:

«Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями».

Василий Великий: «Очевидно, что мы распинаем (плоть) крестясь в воде, что есть подобие креста и смерти (Иисуса), Его погребения и из мертвых воскресения, как и написано в (Евангелии)». [13]

Епифаний: «Если те, которые Христовы, распяли плоть, то явно, что рабы Христовы со страстями и похотями явили плоть чистою и подражали Христу, показывая: Он распял плоть, потому и они, мудрствуя подобно своему Владыке, распяли плоть. И если они распяли плоть, то невозможно допустить, чтобы плоть, пострадавшая за Христа, со Христом не царствовала». [14]

Лопухин: «К счастью, Христиане (которые Христовы) не могут увлекаться делами плоти. Они ее распяли со всеми ее страстями и похотями, когда, в крещении, умерли со Христом». [15]

Феодорит: «А «иже Христовы суть, плоть распяша со страстьми и похотьми», то есть, спогребшись Христу, соделали тело мертвым для греха». [16]

Феофан: «Кто Христовы? Те, которые уверовали в Него и прилепились к Нему любовию, и которых Он за то принял в общение Свое, или признал Своими. Таковые распинают плоть свою в самый акт приступания к Господу (крещение, «Е. Ж.»): без этого и приступить к Нему нельзя. Плоть — здесь разумеется, как и выше, живущий в нас грех или самолюбие и самоугодие, из коих все страсти и похоти. А кто приступает к Господу, того первый шаг определяется так: да отвержется себе, и возьмет крест свой (ср.: Мф. 16:24). Отвержение себя и есть попрание самости, или распятие плоти. Такого рода действование как завет заключается с Господом в крещении, когда крещаемый отрицается Сатаны и всех дел его, и сочетается с Господом. Этот нравственный акт запечатлевается потом благодатию в крещении, и крещаемому ради него дается сила не работать более греху, а отвергать, ненавидеть и преследовать его. Это и значит, что крещаемый умирает греху и оживает для новой, благодатной жизни в Господе.

Иначе у Апостола это же самое названо распятием ветхого человека и упразднением тела греховного, то есть всего корпуса греха — самости со страстями. Вот как христианин в то самое время как становится Христовым, распинает и плоть свою со страстьми и похотьми... Когда говорится: распята — однажды и навсегда, то под этим разумеется тот нравственный поворот, в коем приступающий к Господу дает обет не поддаваться греху, до положения живота; на что и сила дается в крещении. Самость попрана, отвергнута, распята. После хоть и приступает, но ничего не получает. Всякий раз попирается с презрением и распинается. Вся жизнь христианина есть распинание плоти греха; но это есть плод и осуществление того первого акта, которым самость извержена из сознания и свободы и лишена всякого права определяющей к делам силы.

Без этого первого и последующих не может быть: они связаны, как корень и ствол с ветвями. Потому и говорит Апостол: распята, — однократно, но тут столько силы, что ее станет на целую жизнь. Что это распятие — не механическое какое, а нравственное, это хорошо изображает блаженный Августин. Он выводит распинательную силу из возрождающегося в духе страха Божия, коим полагается начало обращения и потом поддерживается и исправная жизнь обращаемого. «Чем распяли, как не страхом Божиим, чистым, пребывающим в век века (см. Пс. 18:10), в коем боимся оскорбить Того, Кто (опечатка в оригинале: «Кто вместо Кого», «Е. Ж.») всем сердцем, всею душою и всем помышлением любим? Этим страхом распяту быть желает и Пророк, когда говорит: пригвозди страху Твоему плоти моя (Пс. 118:120). Распинает же страх на том кресте, о коем говорит Господь: возми крест твой и последуй Мне (ср: Мф. 16:24)». [17]

Филарет Дроздов: «Каким образом мы участвуем в страданиях и смерти Иисуса Христа?.. Мы участвуем в страданиях и смерти Иисуса Христа посредством живой сердечной веры, посредством Таинств, в которых сокрыта и запечатлена сила спасительных страданий и смерти Иисуса Христа, и, наконец, посредством распинания плоти своей с ее страстями и похотями. Каким образом мы можем распять свою плоть со страстями и похотями?.. Распять плоть свою со страстями и похотями можно воздержанием от страстей и похотей и действиями, им противоположными. Например, когда гнев побуждает нас злословить врага и делать ему зло, мы, однако, противимся этому желанию; вспоминая, как Иисус Христос на кресте молился за Своих врагов, молимся и мы за своих, и таким образом мы распинаем страсть гнева». [18]

Итак, мы видим, что апостольское предание в лице ап. Павла резко негативно смотрит на аскетизм, который предполагает дополнительные условия спасения. Весьма резко Павел утверждает, что «таковые отпали от Главы», то есть чужды Христа. Также, «распятие плоти», равно как и «воскресение», относится к верующим в результате их соучастия в смерти и жизни Спасителя через веру и крещение.

Теперь обратимся к пониманию и общей цели аскетизма в йоге.

Вот как описывает аскетизм в йоге Виктор Сергеевич Бойко — российский исследователь йоги и терапевт, который основал первую школу йоги в России. Крупнейший российский теоретик и практик йоги пишет:

«Первые две ступени йоги являются как бы подготовительными. Называются (они) «яма» и «нияма» — от одного корня. Это – слова-синонимы, различаются они в какой-то мере искусственно. Первому слову придается смысл «воздержание», второму — «соблюдение обетов» («Книга о побоище палицами», с.197). «Самоконтроль, соблюдение... предписаний, йогические позы, регуляция дыхания, отвлечение органов чувств, концентрация на объекте, созерцание и сосредоточение — таковы восемь средств осуществления йоги» («Йога-сутры Патанджали», с. 136).

Посредством тапаса (аскеза, «Е. Ж.») легендарные персонажи принуждали к повиновению даже богов индийского пантеона, выполнявших любые их желания. Понятию тапаса в Упанишадах эквивалентен теджас (накал, блеск). Иногда тапас переводят как жар — подразумевается накопление энергии и сопутствующие этому ощущения в теле. Считается, что огонь тапаса уничтожает загрязнение ментальное, духовное и телесное». [19]

В знаменитой беседе преп. Серафима с Мотовиловым делается постоянный упор на количественном характере стяжания благодати, о количестве «масла в светильниках». Благодать становится своего рода энергией, которая дается количественно в пропорциональном отношении к личным усилиям.

В. Бойко:

«Обычно комментаторы трактуют тапас как способность не воспринимать противоположности: жар и холод, голод и жажду, стояние и сидение, отсутствие речи и т.д. ССС перечисляет следующие виды тапаса:

• испытание жарой и холодом;
• пребывание у жаркого огня, чтобы тело стало худым и коричневым;
• пранаяма (дыхание, «Е. Ж.»);
• голодание;
• сосредоточение ума на одной точке (концентрация на пупе, «Е. Ж.»);
• молчание.

Считают, что подобной практикой из тела удаляются вредные вещества, оно становится крепким и выносливым, а ум — пригодным для созерцания. Посредством тапаса достигаются сиддхи (творение чудес, «Е. Ж.»), но он может также быть тамасическим, то есть, бешеным и безрассудным (вспомним как Иосиф Исихаст бил себя, бесов и людей палкой, «Е. Ж.»), предпринятым себе во вред. С точки зрения психологии это – добровольная и контролируемая фрустрация, в обыденности ведущая к неврозу. За счёт сознательного контроля, данный условно-патологический процесс направляется в желаемое русло, это – своеобразный «контролируемый аутогенный невроз».

Хотя, конечно, грань здесь очень зыбкая. Перечисленные выше средства имеют скорее отношение к методике тапасьи. В индийской литературе встречается описание разных видов тапаса. Он может быть долговременным, исполняемым всю жизнь (скажем, на стадиях брахмачарья, ванапрастха и саньяса) либо кратковременный (ради достижения конкретной цели).

Тапас короткий — умеренно длительное стояние на одной ноге (у нас – на столбе, «Е. Ж.»), неподвижное пребывание в воде, стояние между пятью огнями (четыре костра и солнце), созерцание кристалла, разные виды ограничения в поведении и еде — голодание, сидение на муравейнике и т.п. Тапас долговременный — это брахмачарья, постоянные ограничения в еде и подвижности, долговременные обеты и т.д.

По аспектам выполнения тапас можно условно разделить на три уровня:

1. Физический: описан выше.
2. Вербальный: наиболее часто используют обет молчания — моуна, либо произношение вслух отдельных мантр, а также джапы — беспрерывное проговаривание шепотом. При этом идеальной формой считается такая, где слова произносятся без видимого движения губ.
3. Ментальный: фиксирование ума на образе божества либо отдельном его символе. Это может быть любой атрибут бога: имя («Господи Иисусе Христе помилуй мя», «Е. Ж.»)…

Накопленной им силы начинают опасаться даже боги во главе с Индрой, который подсылает тапасину апсар («небесных» танцовщиц) для «размывания» концентрации. Если подвижник непреклонен, то боги начинают мешать ему в процессе тапаса (бесы мешают подвижнику, о чем ниже, «Е. Ж.»).

Какие-либо взаимоотношения (коммуникация) с миром запредельного пагубны (а чаще всего — невозможны) для человека, не прошедшего определенный процесс очищения. Именно такую роль и выполняли различные виды тапасического подвижничества. Во время аскезы тапасин очищается от скверны мира здешнего и получает возможность реального контакта с миром небожителей. Количество накопленной силы — разменная монета во взаимоотношениях между тапасином и богами: чем ее больше приобретено, тем более серьезные вещи может требовать у них подвижник. Обладание большим количеством силы могло поставить тапасина на уровень богов, а порой и выше.

Мифы часто рассказывают о битвах девов с асурами, которые предавались тапасу с целью «захвата власти» во Вселенной и опрокидывания в ней «установленного порядка». Именно этот факт связан с тем, что тапасинов больше боятся не земные существа, а боги. Но главное — это достижение тапасином определенной степени чистоты, необходимой для коммуникации с иными мирами. Чем суровее тапас — тем больше выражена способность к такому контакту.

Скорее всего, от тапаса произошла и Кундалини-йога, в ее процессе физическое тело адепта должно «перегореть» в огне психического напряжения и трансформироваться для свободного контакта с запредельным. Во время подвижничества тапасин избавляется от главного источника скверны — собственного тела (Иосиф Исихаст не снимал с себя одежду до тех пор, пока она не срослась с его телом и ее отдирали вместе с кожей, «Е. Ж.»), подавляя (минимизируя) его обычные функции и проявления. Это видит, например, в результате своего тапаса мудрец Манканака, когда из его уколотой руки вместо крови (которая, являясь одной из восьми нечистых субстанций тела, на их божественные эквиваленты осквернение не распространялось) начинает течь травяной сок (у нас преображенное тело источает аромат, «Е. Ж.»).

Итак, тапас — древнеиндийская практика, состоящая из физических, вербальных и ментальных действий, цель которой очищение и психическое укрепление тапасина, в результате чего он может контактировать с миром сверхъестественного». [20]

Таковы самые общие мысли об аскетизме не только в апостольском и раннем Предании Церкви, но и в понимании самоумерщвления у йогов.